Прошлое
Шрифт:
А я… Видеть его сейчас так близко было ужасно. Он стал тем, кто безжалостно отправил меня на пытку. И стоит ли быть благодарной за избавление? Что если это только забава — спасти, чтобы вновь подвергнуть более жутким мукам?..
Не знаю, где взяла силы, но единственное доступное мне усилие — я отвернулась. Уставившись в стену, не желая смотреть на него. Видеть торжество, презрение и обещание новых мук во взгляде метха.
— Ненависть — признак слабости, — неожиданно он заговорил, комментируя мой, более чем красноречивый, жест. — Не трать на нее
Как же хочется плакать. И кричать. Драться. Проклинать.
Ненавижу…
Этот мир. Свою жизнь. Этого метха.
— В нашем народе воспитывают из мужчин воинов, — внезапно продолжил он говорить. — Сильных, способных убивать, противостоять боли и лишениям. Принимать единственно верные решения — силовые решения. И все мы с детства знаем, для чего живем. Чтобы страдать. Чтобы обрести шанс выжить, найти пару и иметь сыновей. Все знают, что делать правильно, что нет — это общее знание. Законы, по которым живет мой народ. — Я против воли слушала его. И конечно заметила странно дрогнувший голос. — В нас нет слабости. Не должно быть… Это ваш удел — самок. Но что-то случилось! Я не могу найти выход… не понимаю. Я пытался! Я сделал, что мог, что должен был сделать, принял то единственное решение, что обязан был принять. И понял, что оно неверное. Я проявил слабость… Да, ненавидь меня, арианка!
Он говорил не со мной — подобное немыслимо. Он вслух признавался себе в чем-то. В чем-то, чего я не понимаю…
Но значимы ли эти пояснения сейчас? Нет!
Раньше я много раз в отчаянии, изнывая от бессилия, полагала, что наступил предел. Все — больше я не смогу, не вытерплю, сдамся… Оказывается, это всегда была злость, ярость — отчаянный гнев на несправедливую судьбу.
А вот сейчас…
Сейчас действительно все.
И уже не важно, что будет дальше. Будут мучить, разрезать живьем на кусочки, предавать. Это перестало быть значимым. Слушая метха, среди сжимавшей голову, словно тисками, боли, внезапно распознала новую для меня мысль: мне это не нужно.
'Ничего больше не нужно'
Кирен продолжал что-то говорить, а я его не слышала. Просто пряталась. Где-то далеко в себе, стараясь укрыться от невыносимой головной боли. Веки казались тяжелыми — проще стало прикрыть их. Единственное, что занимало меня — это огонь, что словно бы незримо пожирал мое тело. Он и раньше жил во мне — лишь согревая теплом, тлел где-то глубоко. Но сейчас он, ведомый болью, вырвался наружу, разрушая мое тело, стирая память, уничтожая все представления о времени и реальности.
— Дейнари, Дейнари?!
Голос звал настойчиво, тело ощущало прикосновение — чье-то постороннее тепло. А мне было так холодно. И одиноко… Так отчаянно захотелось прильнуть к этому теплу, сродниться с ним?..
— Приди в себя! — Уже нотки новых эмоций — отчаяние? Раздражение? — слышны мне. — Ты спишь несколько суток. Тебе необходимо поесть.
Просьба?
А тепло так заманчиво. Оно такое родное… Оно обещает защиту. Как когда-то давно — в детстве.
Не размыкая глаз, отчаянно хочется податься навстречу теплу и умиротворяющим образам дома и семьи. Мне кажется, это притупит жуткую боль, что истязает сознание и давит на виски. Но останавливают голоса…
— Она должна уже была очнуться. Раны зажили!
Кирен. Его холодно-отрешенный тон, означающий недовольство: почему что-то идет вразрез с его планами? Я настолько изучила этого метха за годы существования при нем, что способна представить выражение лица мужчины даже по такой мелочи.
— Да, тело восстановилось. Но я повторяю вам, дело тут в особенностях ее расы. Что-то происходит не с ее телом, а с ее сознанием. Что-то что истощает, подтачивает силы.
Как же прав этот собеседник Кирена — удушливая боль терзает постоянно, заставляя сжиматься и стремиться затаиться. Забыть… Перестать чувствовать. Понимать. Утратить связь с реальностью.
Словно бы обрываются тысячи незримых ниточек, что связывают меня с миром вокруг. Не сразу, но… их все меньше и меньше.
— Что? — Требовательная убежденность хозяина, что достаточно пожелать, и ему дадут ответ на вопрос.
— Не знаю, — сухой и, несомненно, разочаровывающий моего хозяина отклик. — Кто же разбирается в этих арианцах? Надо узнавать у ей подобных. Я никогда не интересовался. Арианки — редкая забава на наших землях. Советую вам избавиться от этой обузы. Больная и бесполезная самка.
— Так это болезнь?
— Очень похоже, капитан. Но болезнь духа, а не тела.
— Она излечима?
— Тут нужен покой и время — вот мои выводы. А о большем… вам скажут только арианцы. Или… мироты.
— Или мироты, — оживляется Кирен.
'Странно. Откуда у него такой интерес к моему состоянию?'
Дальше я уже не слышу, измученная усилиями, погружаюсь в бесчувственную кому. Выдергивает меня оттуда голос…
Брата? Отца?.. Нет. Не сразу я вспоминаю, какому мужчине он принадлежит.
И снова это странное чувство тепла, к которому хочется тянуться. И я, не в силах противостоять желанию, подаюсь ему навстречу. Не осознавая, и не задумываясь о том, кем являюсь сама, отчего мне так холодно и одиноко.
Просто тянусь к живительному теплу. И тихому шепоту:
— Дейнари? Ты меня слышишь?..
Беззвучное 'да' — несмелый отклик моей души, утратившей огонь родного мира. И губы… словно давно заледеневшие и замершие в едва различимом прикосновении прохладного дыхания, губы встретились с теплом чьих-то губ.
Поцелуй так необходим мне. Он дарит тонюсенький ручеек тепла. Живительного тепла! И я, в отчаянном нежелании разрывать эту дарующую мне надежду на возвращение к жизни близость, вскидываю руки, обнимая сильную шею, прижимая к себе.
Мужчина в моих объятиях вздрагивает и напряженно замирает. Тело в мгновение наливается твердостью — каменеют мышцы рук, в ответ обхватившие меня, застывает в неудобной изогнутой позе спина. Он поражен моим откликом. Изумлен порывом — я слышу, как на секунды замедляется его сердце.