Прошлым летом (рассказы)

Екимов Борис Петрович

Потом пришло время ужина. После ужина начиналось самое трудное: опять разойтись. Мария - к поросятам да курам: "Девочки мои... хохлатенькие..." А в голосе - слезы. Степан - курить да собаке внушать: "Дурак ты, Грейка..."

Но сегодня Степан протопил баньку, нагрел воды. Обычно душевой обходились. Но два ли, три дня в неделю протапливали баню, чтобы разом и состирнуть.

Вот и нынче. Протопил Степан баню, обмылся, жену позвал: "Иди..." А сам возле кухни устроился, отдыхая.

День уходил. Долгие зеленые сумерки полоняли

двор, густея под кронами деревьев, в чащобе смородины, вишен. И в этом легком сумраке что-то виделось, а скорее грезилось из прошлого, из дальней дали. Вспомнилось вдруг, как в молодости ждал Марию. Встречались вечерами. И тогда были дела огородные, домашние. Степан всегда оказывался первым и думал с молодым нетерпеньем: а вдруг не придет? Мария появлялась неожиданно. У нее была легкая поступь и неслышное дыхание. Она словно возникала из летних сумерек. Не было - и вот она. "Ждешь?.." - спросит. И горячая волна радости затопляла душу. Сердце колотилось. Господи, как может быть счастлив человек, даже вспоминая...

День уходил. Над землей клубились сумерки, понемногу затопляя двор. Что-то почудилось Степану. Он поднял глаза и увидел, что по дорожке спешит к нему Мария, летящим шагом, молодая и красивая, с распущенными волосами.

– Ждешь?
– улыбаясь, спросила она.

– Жду...
– поднялся навстречу Степан, любуясь женой.
– А мне, веришь, вспомнилось... Вроде как придремал и вспомнил, как у сада встречались. Ты ведь всегда опаздывала, я жду-жду...

– А это так положено...
– засмеялась Мария и оправдалась: - Но я всегда приходила. Помнишь.

– Помню...
– тихо ответил Степан, опускаясь на стул. Он из прошлого возвращался не сразу. Так неожиданно и так похоже все было: вечер нынешний и те далекие встречи. А душа и сердце так же радуются.

Жена поняла его, присела рядом. А Степан, снова уходя в далекое, взял ее руку и прижал к груди, там, где сердце.

– Вот как оно колотится, когда ждешь, - сказал он.
– Когда-нибудь лопнет.

Мария наклонилась к мужу и, убрав руку, поцеловала то место, где, тревожась, гулко стучало сердце: "Придет - не придет?.. Любит - не любит?.." И тогда сердце тревожилось, и теперь, через столько лет. Мария поцеловала раз и другой, утишая и успокаивая. Но даже эта редкая, полузабытая ласка не помогла. Сердце не унималось, колотясь все так же часто и сильно.

– Чего ты?
– спросила Мария и, не дождавшись ответа, словно озарением поняла то, что нужно было понять давным-давно. Вздорные, нелепые слова мужа про то, что "ему в сто раз хуже" и "смертельно", - все это правда. Былое, давнее: молодая любовь, страсть - все это не могло пропасть, а хранилось в душе, помогая жить да еще прирастая за долгие дни и годы. И как теперь это оторвать от сердца? И впрямь - смертельно. Ей легче: отвезут, будут лечить, операция - тоже не больно, потому что наркоз дадут: заснешь, проснешься - не проснешься... А для него - боль непрерывная.

Мария, все это поняв, принялась успокаивать мужа:

– Чего ты... Разве

я помирать собираюсь?.. Сделают операцию. Врачи в области хорошие, их все хвалят. После операции люди живут. Алексеевна старая, а живет. Десять лет назад резали. Валя Санаксырова, дядя Тимофей... А наш Афанасьич?
– называла и называла она имена людей, которых вспомнила в эти дни, чтобы себя успокоить, теперь же убеждала мужа, уговаривая: - Надя со мной побудет, при больнице, отпуск возьмет. Алевтина приедет. Разве я первая... Помогут, вылечат... Будем жить дальше... Слава богу, все у нас есть: дом и хозяйство...
– оглядывала она зеленый огород, деревья...
– Все у нас ладно. Розы-то как цветут... Нам с тобой еще жить да жить. Жить да жить...

Как сладко было говорить и слушать эти слова... Как сладостно верить им.

Подступала летняя ночь, затопляя округу. Тишина смыкалась от двора ко двору. Ту-у-ур... ту-у-ур...
– сонно ворковала горлица, провожая день. Еще один летний день, которых лишь у Господа много.

ДЕД ФЕДОР

– Поблуда! Кошелка старая! Увеялся! Нет его!!
– раздается крик на весь хутор.
– Я тебя приучу к базу! Арапником! Буду гнать до самого хутора и пороть! И пороть!! Засеку до смерти! И в барак кину! Нехай тебя бирюки гложут, старая падаль!!

Это Вовка орет. Дело вечернее. Скотина пришла с дневного попаса. Старого мерина нет. Наладился он последнее время уходить на хутор Венцы, что в пяти верстах от нашего. Там и хутора давно нет. Один лишь знак. А вот уходит. Нет-нет и убредет. Вовка, хозяин его, орет. И орет не зря, надрывается. Он знает...

– Запорю до смерти! И каргам! В барак! Нехай клюют!

Мы сидим недалеко. Я и дед Федор. На хуторе - вечерняя колгота. Скотина пришла с попаса. Мык да рев. А мы - на скамеечке, руки - крестиком. Я на хуторе - гость, у деда Федора лишь овца Шура в хозяйстве.

– Запорю!
– надрывается Вовка.

Лень ему мерина искать. Пешком - ноги бить, верхом - в седле трястись. Вот он и кричит, все наперед зная.

– Ох и дурак...
– качает головой дед Федор.
– Сгальный. Аж пенится. И вправду запорет, - тревожится старик.
– Человека - как муху, а скотину - и вовсе. Останемся без мерина. А мерин - золотой, без него - гибель, - объясняет он мне ли, миру, поднимаясь нехотя.

И вот уже он шагает ко двору Вовки. А там разговор обычный:

– Не пришел, что ли?

– Нету. Увеялся! Найду - запорю!

– Охолонь трошки. Схожу, - говорит дед Федор.
– Приведу.

Вовка сразу смолкает, своего добившись. А дед Федор пошагал себе, легким батожком помахивая, через выгон и далее. Путь его не больно и близок.

Летний вечер. Скотина пришла с попаса. В такую пору хутор оживает. Весь долгий день он словно дремал в обморочной жаркой тиши. Народу нынче не много. Остатки люда рабочего с утра до ночи в поле, на бахчах, в степи. Старики гнут спину на левадах, в огородах. Детвора тоже при деле. Или в счастливых заботах на речке, в лесистом займище: рыбалка, купанье, грибы да ягоды.