Прости меня, Анна
Шрифт:
– Что значит — носи с удовольствием? Это что тебе, обычная вещь, что ли? Это же бриллианты, дурочка!
– Ну и что? — непонимающе уставилась на нее Анюта. — Это же сережки, их в ушах носят… Или…не носят? Ты прости, Ань, я ничего в этом не понимаю! Для меня все вещи несут свою определенную функцию, не более того… Еда — чтоб ее есть, хорошая шуба — чтоб зимой было легко и комфортно, машина — чтоб ездить, и так далее… А предметы искусства, картины, например, — чтоб любоваться ими издали, красоту их в себя впитывать вместе со всеми, потому что красота — это ж только общее достояние.
Анна, сощурив глаза, слушала ее с недоброй ухмылкой, слегка покачивая в такт ее
словам головой. Потом медленно перевела взгляд на рассмеявшегося Алешу,
хмыкнула снисходительно и, медленно закрыв коробочку, тихо проговорила:
– Вот я все думаю, Анютка… Ты в самом деле дурочка или косишь под нее так удачно? Ищет она у бриллиантов функцию… Да ты ж мне просто завидуешь, подруга, вот и все!
– Да нет, Ань, не путай желаемое с действительным! Ты меня не первый год знаешь — я завидовать не умею… Я понимаю — тебе очень хочется моей зависти, давно и позарез хочется, но что делать — помочь я тебе ничем не могу…
– Ну да, ну да, что тебе еще остается? Конечно, зелен виноград, чего ж еще? Можно подумать, ты бы отказалась, если бы предложено было!
– А ты знаешь, я ведь уже отказалась! Был в моей жизни такой случай! — рассмеялась весело Анюта. — Да ты и сама помнишь, наверное! Кавалер у меня такой был лет пятнадцать назад, безнадежно влюбленный, солидный такой дядечка, в возрасте уже…Забыла даже, как и зовут его! Так вот, он мне тоже все пытался бриллианты дарить, а мне ужас как смешно это было…
– Да, помню, помню… — нехотя улыбнулась ей Анна. — Тебя вообще мужики почему–то приличные всегда любили… Как магнитом ты их притягивала! Странно даже… А бриллианты тогда могла бы и взять! Хотя бы ради дочери!
– Господь с тобой, Ань! Дашка–то тут при чем?
– А при том! Не я ж придумала про то, что эти камушки — лучшие друзья девушек! А что делать — это и в самом деле так! Любой малолетке, поверь мне, и одеться модно хочется, и брюлики в ушки повесить… Это у них резко самооценку повышает, вперед двигает, а иначе комплексы сожрут! У них теперь свои законы выживания, не такие совсем, как в нашей комсомольской юности!
– Да мою Дашку, кроме красок, холстов и кистей, и не интересует больше ничего! Вся в творчестве… Так порой в свои фантазии уплывает, что не слышит и не видит ничего! Вот недавно, например, когда фильм про Есенина по телевизору прошел, она вся в эту тему ушла! Сидела часами с его изданием, оно у нас старое еще сохранилось, полная версия… А потом рисовать начала. Я подошла однажды, позвала ее — не слышит… Еще раз позвала, громко уже — опять не слышит, я испугалась даже! Взяла за плечо, она вздрогнула и будто вернулась откуда–то. Смотрит на меня удивленно, улыбается… Где, говорю, была–то? В Константиново, говорит… Там такая природа красивая! Сама на холст просится… Странно, правда? Сроду она в этом Константиново не бывала…
– Она у тебя талантливая
– Ну и куда ее этот путь заведет, по–твоему? — перебила его сердито Анна. — Сколько их сейчас, нищих художников! Пусть тогда хоть дизайнерскому искусству выучится! Хотя эта учеба дорогая, бедной Нюточке не по карману…
– Да ее уже в Ленинград в художественное училище после школы позвали! – радостно сообщила Анюта. — Прав Алеша, пусть идет своим путем!
– А что бедному ребенку остается делать, раз о ней мать не думает? Только и уходить в творчество! Потому и улетает туда, в фантазии свои, поскольку не в чем в реальный мир выскочить! Не в драных же джинсах, в которых она у тебя уже третий год ходит! Бедная девочка… А мать сидит, о функциях бриллиантов рассуждает… Плохая ты мать, Анютка! Поверь мне, что твоей Дашке и одежды красивой, и бриллиантов тоже, как всем, хочется, только она тебе в этом никогда не признается! Потому как что с тебя, с блаженной, возьмешь? А настоящая мать на поводу у ребенка никогда не идет, а на правильную дорогу сама выводит! На то она и мать…
– Ну да! — вдруг зло рассмеялся Алеша. — Раз ребенка не ломает, то плохая мать, конечно… Это ты плохая мать, Анна, а не она! – неожиданно громко и раздраженно заговорил он. — И прекрати ее оскорблять, в конце концов! Хватит уже!
– А тебя вообще не спрашивают, дорогой мой философ–дармоед! Сиди и заткнись, пожалуйста! — так же раздраженно, сквозь зубы кинула ему Анна. – Тебе–то что – сидишь и сидишь, за спиной моей спрятавшись! И не видишь из–за нее ничего…
Ты глаза–то свои открой пошире да посмотри повнимательнее кругом – нельзя больше жить, как раньше!
— А! Ну да! Слышали, слышали… Его величество капитализм пришел, команду дал – всем в одну шеренгу построиться – и на старт! И бежать! И не рассуждать! А кто не желает строиться и бежать, глаза выпучив, – того в расход, с глаз долой – за сто первый километр…
— А по–моему, вы оба ошибаетесь, ребята! Оба в крайности впадаете! – миролюбиво произнесла Анюта. – Не так уж страшен это ваш капитализм, как его малюют! Конечно, его надо за данность принять, за объективную, так сказать, реальность, но и самим собой остаться нужно… А трудные времена всегда были, всякие и разные… И вообще, я считаю, что эти марафонские гонки за материальным — всего лишь мода, умопомрачение всенародное, отчаянный психоз… Никогда себя ломать ни под что не нужно! Я, по крайней мере, не хочу!
— Ну да, ну да… — вдруг оживился Алеша, отворачиваясь от Анюты и пристально разглядывая жену, — действительно – а вдруг это всего лишь мода? А, Ань? Завтра мода изменится, и не золотому тельцу поклоняться будут, а какому–нибудь новому Диогену из бочки с его капустной мудростью… А мы уже все переломанные, под этого тельца подстроенные…. Обратного–то хода не будет, природа человеческая таких экспериментов не терпит!
— Боже, детский сад какой… Блажен, кто верует, конечно… — презрительно усмехаясь, тихо протянула Анна. — Чего я тут сижу с вами вообще, спорю, как с большими! Все время забываю, с кем дело имею!