'Прости, мой неоцененный друг!' (Екатерина II и Е Р Дашкова)
Шрифт:
Как видим из ответных записок великой княгини, Дашкова намекала на нависшую угрозу испортить репутацию. Екатерина отвечала в игривом стиле, но, вероятно, подобная опасная перспектива была очевидна и для нее, поскольку она все же на некоторое время примирилась с необходимостью не видеть подругу.
В вопросах дамских куртуазных игр русский двор, конечно, не имел опыта Версаля и тем более Лондона. Но и он, при всей своей патриархальной наивности, к середине XVIII в. уже прошел кое-какие уроки подобного свойства. В самом начале 40-х гг. трепетная дружба Анны Леопольдовны и ее фрейлины Юлианы Менгден была истолкована окружением императрицы Анны Иоанновны как противоестественная связь. Менгден подвергли медицинскому освидетельствованию с целью обнаружить физические отклонения, но, не найдя их, ограничились разлучением подруг. В короткий период правления "регентины" Анны Леопольдовны при младенце-императоре Иване Антоновиче "дрожайшая Юлия" вернулась ко двору и слухи вспыхнули с новой силой, тем более что фаворитка, ничуть не скрываясь, демонстративно захлопывала двери в спальню правительницы перед носом ее мужа принца Антона Ульриха Брауншвейгского35.
Первый серьезный дамский скандал, сотрясший русский двор на заре 40-х гг., еще не был забыт, а посему нашим героиням вовсе не хотелось возбуждать своей театрализацией неприятные аналогии. Быть может, впоследствии, отдаляя пылкую и несдержанную в проявлениях чувств Дашкову, Екатерина, кроме всего прочего, имела ввиду и сохранение совей репутации государыни. Патриархальное в вопросах взаимоотношений между полами русское дворянское общество, как показал опыт императриц Анны и Елизаветы, потерпело бы фаворитов-мужчин, но было склонно слишком много "додумывать" в отношении фавориток-женщин.
Была у дамских игр и другая сторона. Мы совсем не случайно коснулись в нашем повествовании английской протестантской культуры и роли компаньонок в жизни британского общества. Дело в том, что англомания -- любовь к Туманному Альбиону, преклонение перед его искусством, экономическими достижениями и фундаментальными законами -- заметная часть русской дворянской культуры XVIII -- XIX вв. Н.М. Карамзин писал по этому поводу: "Было время, когда я почти не видав англичан, восхищался ими, и воображал Англию самою приятнейшею для сердца моего землею... Мне казалось, что быть храбрым есть... быть англичанином -- великодушным, тоже -- чувствительным, тоже -- истинным человеком, тоже. Романы, если не ошибусь, были главным основанием такого мнения"36.
Те же настроения разделяла и Екатерина Романовна. Уже после перевороте 1762 г. английский посол Джон Бакингемшир записал обращенные к нему слова Дашковой: "Мадам д'Ашков сказала мне однажды вечером: "Почему моя дурная судьба поместила меня в эту огромную тюрьму? Почему я принуждена унижаться в этой толпе льстецов, равно угодливых и лживых? Почему я не рождена англичанкой? Я обожаю свободу и пылкость этой нации""37.
В семействе Воронцовых англомания прививалась племянникам канцлера с младых ногтей. Братья Дашковой -- Семен и Александр -- были видными представителями этого течения. В 1801 г., отправляя на службу в Россию сына Михаила, русский посол в Лондоне С. Р. Воронцов писал ему: "Страна, куда ты едешь, ни чем не походит на Англию. Хотя новое царствование осчастливило наших соотечественников, хотя последние, избавившись от ужасного рабства (правления Павла I -- О.Е.), считают себя свободными, они не свободны в том смысле слова, как жители других стран, которые в свою очередь не имеют понятия о настоящей свободе, основанной на единственной в своем роде конституции, составляющей счастье Англии, где люди подчинены законам, равным для всех сословий и где почитаются человеческие достоинства"38.
Преклонение перед широкими гражданскими правами британцев, перед конституционным устройством их государства было характерной чертой либерально мыслящих представителей русской аристократии. Поэтому мода на все английское: вещи, наряды, книги, журналы, поведение в обществе (клубы, дендизм), формы личных контактов между людьми -- являлась выражением более глубокого общественного настроения -- моды на Англию, моды на британскую свободу, которой лишены были русские современники. Перенимая английские приемы повязывать галстук или литературные эпистолярные стили, русский дворянин XVIII -- XIX вв. как бы заявлял о своих общественных и даже политических пристрастиях.
Этот сложный процесс внешнего копирования затронул и взаимоотношения между полами, правда приняв наивно-карикатурный вид. Большинство увлекающихся британской культурой молодых образованных дворян в реальности почти не знало, как и чем живет Англия. Образ Альбиона был в прямом смысле Туманен и состоял всего из нескольких броских черт. При чем все они воспринимались как положительные и несли на себе печать "британского свободного духа".
Между тем английское протестантское общество XVIII -- XIX вв. накладывало на своих членов весьма жесткие моральные ограничения в быту и семейных отношениях. Особенно много препятствий возникало для общения между юношами и девушками "из приличных семей". Там же, где сфера контактов между различными полами сведена до минимума, происходит расширение свободы общения внутри одного пола. Не даром именно эта сторона британской жизни так часто оказывалась под прицелом английских сатириков и карикатуристов XVIII в. В России феномен "любви по-английски", т.е. в рамках одного пола, был воспринят именно как проявление нравственной свободы, таким образом даже эта область частной жизни превращалась в символ общественных идеалов.
Ролевая игра "кавалер и дама" была не для слабонервных простушек, в ней просвещенные подруги, поклонницы либерализма и государственных реформ, преподносили обществу свой вызов. Искусство состояло как раз в том, чтоб не переступить черту и не подать повод к злословью. В середине 1761 г. наши героини сумели вовремя остановиться у пропасти и даже немного побалансировать на краю для остроты ощущений.
Прекрасная дама
Обратимся к жанровому своеобразию "Записок" Дашковой, так как именно оно позволит нам раскрыть тайну образов, героинь, оживающих на их страницах. Для XVIII в. мемуары -- это прежде всего литературный жанр, и писались воспоминания в большей степени по канонам художественного произведения и в меньшей -- документальной прозы. Поэтому вопрос об образах героев тех или иных "памятных записок" и о сопоставлении этих образов с реальными людьми отнюдь не празден.
Авторы мемуаров, зачастую бессознательно, воплощали культурные идеалы эпохи Классицизма, скорее заботясь о поучительности и героическом подтексте, чем о "скучной прозе жизни". Екатерина Романовна сама была заметным литератором для второй половины XVIII в., поэтому все сказанное не в последнюю очередь относится и к ее запискам. Нельзя забывать также, что Дашкова рассказывала или диктовала свои "Записки" сестрам Уилмот, чье трогательно-нежное отношение к себе она очень ценила и которым хотела нравиться в образе юной героини.
Так, переживая на закате дней новую сильную дружбу Дашкова обращалась воспоминаниями к своему первому, во многом горькому опыту дамской преданности. Рассказывая о своей пылкой любви к Екатерине II и последовавшем затем охлаждении между ними, Екатерина Романовна совершенно естественно описывает себя как невинную жертву чужих интриг и неблагодарности той женщины, которой она отдала все, ради которой готова была идти на плаху.
И это была правда. Та правда, которую видела глазами любви и ревности сама Екатерина Романовна. Ее "Записки" -- первый в истории русской литературы женский феминистический роман, рассказывающий о том, как две молодые дамы, готовые пожертвовать собой, ради Отечества, смогли перевернуть историю целой страны. Рассказ о дружбе, любви и предательстве, о праве женщин на свой особый мир, такой же сложный и героический, как у мужчин, о желании и умении "слабого пола" быть сильным, испытывать те же гражданские чувства, исповедовать те же идеалы свободы, что и мужчины их поколения. А еще -- о праве дам жить в своем, недоступном мужчинам мире. У Дашковой мир женских взаимных чувств возвышен, чист и благороден, но хрупок -- он ломается под напором именно мужской грубости, вульгарности, тупой неодухотворенной силы, воплощением которой в "Записках" становятся братья Орловы. Не важно, какими реальными качествами обладали эти люди, для Дашковой каждый из них -- мужчина, чужой, враг. Из-за их вторжения рушится утонченный и нежный мир взаимной жертвенности и доверия, возможный по Дашковой только между женщинами.
Подчиняясь логике развития образов, великая княгиня под пером своей старой подруги предстает в виде "прекрасной дамы", попавшей в беду и нуждающейся в помощи и защите "благородного рыцаря". Именно такое распределение ролей и обусловливает замеченную всеми исследователями мемуаров Дашковой "пассивность" Екатерины II в организации заговора и "активность" главной героини. И "пассивность", и "активность" эта мнимые, они мало согласуются с другими источниками.