Проститут
Шрифт:
Ланочка во второй раз за утро непринужденно хихикнула.
Игорек, хоть и спортсмен, а не глупый.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Милая Мила Самарина Баринов любил Питер такой любовью, какой американские интеллигенты любят старую добрую Англию.
Не без доли высокомерия, какое испытывают богатые дядюшки к своим бедным племянникам, но с безусловным признанием той высокой культуры, коей эти племянники по какому-то историческому недоразумению обладают.
Как и подавляющее большинство московских интеллигентов, Баринов не уставал восклицать, – ах, как я люблю Питер, как он все же хорош! Но при этом он никак не мог избавиться от столичной заносчивости и, пренебрежительно похлопывая по плечу иного своего питерского собрата по профессии, изрекал взлелеянные московским хамством трюизмы: ну что, брат, а Москва-то наша побогаче, вон и дороги у вас похуже, и фасады пообвалились, ну и машин и магазинов дорогих поменьше будет.
В советские времена Баринов хвалился перед ленинградцами московскими высокими окладами и хорошим "берёзковским" снабжением, а во времена нового капитализма – мэром Лужковым и нефтяными деньгами, на которые тот понастроил скоростные кольцевые магистрали и роскошные дома.
Мораль Баринова всегда была одна и та же. Вы, питерские, хоть и при какой-то мифической культуре состоите, но никогда вам не угнаться за нашим московским богатством.
Вот и теперь, приехав в любимый город и встретившись со старыми университетскими друзьями, Баринов по-прежнему источал смесь барского высокомерия богатого родственника с добродушием старого однокашника, не забывшего факультетское братство. Одна его половина как бы говорила, де, я помню наши студенческие чудачества, и печень моя помнит выпитый в общагах портвейн: а другая его половина как бы морщилась от простодушного панибратства этих бедных по московским понятиям людей, и половина эта как бы говорила, – не ровня вы мне, ах, не ровня!
Исключение, пожалуй, составляла только Любочка Мелик-Антонова-Садальская. Она никогда не спускала Баринову его замашек. Баринов ее и побаивался, и уважал за неженский ум и за неженскую хватку. Любочка сразу, еще на первом курсе, раскусила москворецкие купеческие замашки в Сашеньке Баринове и даже написала курсовую работу по факультативу в СНО (* прим: Студенческое Научное Общество), посвятив ее исследованию темы "Происхождение некоторых русских фамилий", где в двух больших абзацах объяснила происхождение фамилии Баринов…
Тогда Люба безжалостно высмеяла только еще зарождавшееся столичное высокомерие московского барчука, непонятно как залетевшего в Ленинградский университет.
– Твоя фамилия, Баринов, ну никак не восходит к Рюриковичам или иной новгородской знати. Фамилия Баринов говорит о том, что твой предок был либо барским холопом, то есть, буквально – "человеком барина", либо… либо Баринов – это внебрачный сын барина от крестьянки, то бишь, по русски, выблядок…
Весь поток их курса ржал над этими словами Любочки. Уж больно достал этот московский барчук своим высокомерием.
И Баринову пришлось даже пару раз подраться и разбить несколько интеллигентских носов и круглых по моде того времени очков, чтобы кличка "барский выблядок" не пристала бы к нему с её, Любочки, легкой и злой руки.
Но к старшим курсам их взаимная антипатия вдруг переросла в дружбу и чуть ли не любовь.
Вот уж, правду говорят, от любви до ненависти один шаг!
Люба Мелик-Садальская не зря взялась за исследование русских фамилий. Сама-то она была внучкой знаменитого в Ленинградском университете профессора, происходившего от кавказских князей, жалованных землями на юге России при Екатерине Второй и имевших в Петербурге дом на Мойке.
Поэтому инкриминация барчуку Баринову его якобы плебейского происхождения была особенно обидна именно из уст девушки, чье благородное происхождение ни у кого из факультетских товарищей сомнения не вызывало.
Да и сама по себе Любочка была девушкой заметной.
Гордая осанка, длинные стройные ноги, красивая посадка головы – спасибо бабушке, котрая с четырех лет водила внучку сперва на фигурное катание, а потом в балетные классы при Вагановском… Стоял даже вопрос, отдавать ли Любочку в Вагановское балетное или готовить девушку на филфак? Слава Богу, возобладал здравый дедушкин смысл. В Вагановку не отдали, но осанка и походка – остались на всю жизнь.
Но помимо внешних данных, в те, довольно обидные нищенские времена, когда каждая заграничная тряпка – американские джинсы, французское платье, итальянская дубленка – были в университете наперечет, у Любочки с гардеробом было все в порядке. Благо и дедушка был выездным и часто мотался по симпозиумам – то в Стокгольм, то в Париж, то в Варшаву. И папа у Любочки был по тем временам не простым, служил в пароходстве и тоже ездил в командировки, вернее плавал с инспекциями, то в Роттердам, то в Копенгаген… По поводу чего факультетские острословы изощрялись в замешанных на сексуальных ассоциациях каламбурах типа "в рот-те дам, да через попен-ваген"…
Одним словом, умница-красавица Люба Мелик-Садальская настолько выделялась еще и своими гардеробами, что не заметить ее какому-нибудь записному ловеласу было просто невозможно. Такую только слепой не заметит! А сколько и доцентских, и аспирантских сердец нежно трепетало и тосковало по ней! И все напрасно.
Потому как такая краля могла принадлежать только самому-самому, только очень крутому и уверенному в себе.
А факультетские донжуаны соизмеряли свои силенки с реалиями жизни и понимали, что если дешевой быстро приобретенной начитанности, которую скорее можно назвать "нахватанностью", достаточно, чтобы навешать лапши на уши провинциальной сисястой дурочке из Великих Лук или из Волховстроя, то с Любочкой Мелик-Садальской такие трюки не пройдут. Не тот уровень… К такой девушке надо было подкатывать, имея за душой нечто большее, чем нахватанность по верхам модных тогда фрейдизма и философов-экзистенциалистов. Поэтому факультетские ловеласы и любвеобильные доценты, получив пару Любочкиных отказов, больше не рисковали и теперь только провожали ее по коридорам взглядами, полными уважительного вожделения.
– Эх, вот такую бы вы…бать! Это не дуру-Машку из Киришей, что во второй факультетской общаге живет…
А Баринов с Любой вот нашли как-то общий язык. И даже одно время были очень и очень близкими друзьями. Тогда ведь не было такого понятия, как любовники.
Так…
Трахались.
Вернее, факались.
Потому что слова "трахаться" в семидесятые годы не было.
Было слово "факаться", от английского to fuck.
Но и Баринов, учившийся тогда на третьем курсе филфака, был парнем неглупым и понимал, что надолго ему такую девушку не удержать.