Просто командировка
Шрифт:
– Ну смотри...- в голосе Сергея оставалось сомнение.
Через час собрались в новом составе. Худощавый, порывистый, с небольшой черной бородкой, весь обвешанный оружием Дауд увлеченно рассказывает, по карте карандашом черкая:
– Правильно понимаешь. Тут очень хитрое место. Они знают, мы знаем. А из федералов никто не знает. И на картах ваших ничего нет. Тут дренаж мощный. Во-от такие трубы бетонные (показал руками полный обхват, аж на цыпочки привстал). Целые тоннели. И выходят колодцами: вот здесь, здесь и здесь. Они запустят вас. Потом спереди стрелять начнут.
– Вот он почему вдруг вздумал о наших позаботиться, - зло улыбается Шопен.
– Это Ильяс-то? Который тут у вас в районе орудует? Этот позаботится! (Серега довольно головой кивает: вот, мол, я же говорил) Он вообще никого, кроме своих, за людей не считает. Да и с теми себя, как князь, держит. Так что это все - разговоры. Видно, хорошо вы их потрепали. Им теперь с вас надо много крови взять. Иначе Ильяс у своих уважение потеряет. И власть.
– Ну и что делать будем, брат?
– Идите, как будто поверили им. Не совсем, но поверили. Прикрытие возьмите. Осторожность покажите. А мы в трубы пойдем.
– Как же в них драться? Там и стрелять нельзя, сплошные рикошеты будут...
– Зачем стрелять? Ты помнишь, как мы зимой таджикский батальон из комплекса ПТУ выбивали?
– Все равно риск большой. И дачный поселок, и "зеленка" - рай для снайперов. Потери будут почти наверняка, даже при самом удачном раскладе. Стоит ли живых ребят терять, за тех, кому уже все равно... Вот вопросец-то!
– Голос коменданта глух и горек. Что ни говори, а окончательное решение - за ним. Тяжкая ответственность.
– Шопен, а тебе я вообще приказывать не могу. Закончилась ваша командировка. Все. Нет вас здесь... В общем так, мужики: пусть каждый еще раз подумает и окончательно решит. Двадцать минут даю.
На выходе из комендатуры Душман придержал Шопена:
– А что там Дауд про таджикский батальон говорил?
– Да это просто так называли. Сбродный батальон. Фанатики-добровольцы, наемники, авантюристы разные. А большинство - таджики: тамошние националисты темноту и нищету всякую по кишлакам насобирали. Зимой, в первой командировке мы тут, за Сунжей, их из комплекса зданий ПТУ выбивали. Целый батальон внутренних войск и мой отряд. Три дня топтались, не хотели людей терять: не комплекс, а крепость. С трех сторон - пустыри, с четвертой речка. На территории - подвалы, как катакомбы. На вторую неделю Дауда к нам прислали. Мы ему тоже тогда не верили. А он попросил отвлекающую атаку с шумихой устроить. И под это дело в комплекс по видом духовской поддержки проскочил. С ним всего двенадцать человек было. А тех - больше сотни....
– Ну и?
– Вырезали всех. Тихо, практически без стрельбы.
– Ого, - Серега поежился, - таких хлопцев, конечно, лучше в друзьях иметь.
– Лучше. Да вот не получается - всех. Я так думаю, у Ильяса такие отчаянные ребятки тоже есть. Так что, настраивай своих орлов по-серьезному. Хорошо хоть, у нас с тобой тоже не детский сад.
– Да... задумчиво протянул тот. И вдруг оживился:
– О, Шопен! Ты где
– В кубрике. А что?
– Я принесу кое-что. Специально тебе из Гудермеса тащил, да забыл за суетой этой.
Шопен зашел в расположение. Бойцы спали после бессонной ночи, как убитые. Только несколько человек сидели на кроватях, кто зашивая форму, кто разбираясь с амуницией и тихонько переговариваясь. Двое, устроившись за партой, писали письма домой. Симпатичный, крепкий парень в трусах и тельняшке, сидя на табурете в самом углу и высунув от напряжения и прилежания язык, тихонько пытался воспроизвести какой-то сложный аккорд на старенькой, заклеенной этикетками от жвачки гитаре.
Шопен постоял возле него, послушал.
Боец, смущенно улыбнувшись, протянул ему инструмент:
– Командир, покажи еще раз. Что-то не катит...
Тот покачал головой:
– Пробуй снова.
– Зашел со спины, и склонившись над незадачливым музыкантом, поправил ему пальцы на ладах.
– Вот так.
– Ага!
– боец на радостях взял такой звучный аккорд, что пришлось быстро прихлопнуть струны ладонью.
Шопен прошел к своей кровати. Присел на краешек, подперев подбородок кулаком.
Вслушался в негромкий разговор своих парней.
– Здесь закопать, не здесь закопать, во - проблема!
– Ну, не скажи! Пусть от меня хоть кусок останется, но только чтобы дома похоронили.
– А тебе какая будет разница, если уже готов? Ты же все равно ничего не чувствуешь! Кусок тухлого мяса и все.
– А ты точно знаешь?
– Что?
– Что ничего не чувствуешь? Ты уже на том свете побывал, проверил?
– Хотя, если подумать, - будто и не услышав эту реплику, задумчиво сказал боец, который только что выступал в роли циника-атеиста, - Мамке надо куда-то прийти, поплакать. И корефанам - помянуть. О!
– оживился он, - а ведь когда поминают, положено рюмку на могилке наливать?
– Ну да...
– Тогда обидно, если души нет. Пропадет продукт.
– Не пропадет. Алкашей видел, сколько на кладбище ошивается?
– Да ладно вы, завелись. Разговор такой чумной. Нашли тему. недовольно пробасил третий.
– По теме разговор.
Бойцы, оставив свои занятия, выжидающе смотрели на командира.
– Слышали?
– покосившись на стоящую на столе рацию, спросил Шопен.
– Слышали.
В кубрик зашел Душман. Таинственно улыбаясь, он что-то нес, спрятав за могучей спиной. Бойцы от любопытства вытянули шеи.
– Вот. В разбитой музыкальной школе нашли. Ребята сразу про тебя вспомнили.
Взвизгнула молния. И из черного дерматинового чехла на свет явилась великолепная акустическая гитара.
У Шопена задрожали пальцы и перехватило дыхание. С полминуты он пытался справиться с комком в горле. Потом еле выговорил, стараясь улыбнуться:
– Спасибо, братишка.
– Спасибом не отделаешься. За тобой концерт, специально для моих орлов.
– Серега хлопнул товарища по плечу.
– Ладно, я пошел к своим. Они сейчас сидят думают.
– Взглянул на часы, - десять минут осталось.