Просто вместе
Шрифт:
— Да, моя книга… Дюрер вел дневник во время путешествия в Голландию, в 1520–1521 годах… Даже не дневник… Это была записная книжка, ежедневник… Доказательство того, что я напрасно считаю его богом. Он был совершенно обычный человек. Умел считать деньги, приходил в бешенство, если обнаруживал, что таможенники его надули, то и дело бросал жену, играл и проигрывал, был по-детски наивен, любил вкусно поесть, волочился за женщинами… А еще он был гордецом… Но в общем все это не так уж важно, он даже выглядит как-то человечнее. И… Мне продолжать?
— Да.
— Поначалу у него была веская причина отправиться в это путешествие, речь шла о выживании семьи и всех, кто работал в его мастерской… Дюреру покровительствовал император Максимилиан I. Он был настолько одержим манией величия, что сделал художнику абсолютно безумный заказ: повелел изобразить себя во главе необыкновенной процессии, чтобы обессмертить на вечные времена… Длина этого полотна должна была достигать пятидесяти четырех метров… Можешь себе представить?
Для Дюрера императорский заказ стал манной небесной… Он на годы вперед обеспечивал его работой… Но ему не повезло: Максимилиан вскоре умер, и прощай годовая рента… Настоящая драма… Итак, он пускается в путь, с женой и служанкой, чтобы подольститься к будущему императору Карлу V и дочери своего покойного благодетеля Маргарите Австрийской: он должен непременно добиться возобновления этой самой ренты…
Таковы обстоятельства… В общем, он в некотором шоке, но это не мешает ему наслаждаться путешествием. Его восхищает все: лица, нравы и обычаи чужестранцев, их наряды. Он посещает мастерские художников, восхищается работой ремесленников, заходит во все церкви, накупает гору безделушек и диковин, вывезенных из Нового Света: попугая, бабуина, черепаший панцирь, кораллы, корицу, лосиное копыто и много всякой другой дребедени. Он радуется, как ребенок, ему не лень сделать крюк, чтобы взглянуть на выбросившегося на берег Северного моря кита… И, конечно же, он рисует. Как сумасшедший. Ему пятьдесят, он достиг вершин мастерства, и что бы он ни писал — попугая, льва, моржа, подсвечник или портрет своего трактирщика, — это… Это…
— Это что?
— Ну вот, смотри…
— Нет-нет, я в этом ничего не понимаю!
— А ничего и не нужно понимать! Взгляни на этого старика… Какое почтение он внушает… А этот молодой красавец, видишь, какой гордец? Как он в себе уверен? Кстати, похож на тебя… Ну надо же… То же высокомерие, те же раздутые ноздри…
— Да ну? Ты находишь его красивым?
— Вообще-то рожа у него та еще…
— Его шляпа портит…
— Ну да, конечно… Ты прав, — улыбнулась она. — Все дело в шляпе… — А этот вот череп вообще потрясный! Он как будто издевается над нами, бросает вызов: «Эй… Глядите, ребята… Вот что вас ждет…»
— Покажи.
— Вот. Но мне больше всего нравятся его портреты, а легкость, с которой он их писал, просто убивает. В путешествии картины служили Дюреру разменной монетой: твое умение против моего, твой портрет в обмен на обед, на четки, на безделушку для жены, на плащ из заячьих шкурок… Мне бы понравилось жить в те времена… Я считаю натуральный обмен гениальной экономической системой…
— Ну так все-таки, чем закончилась эта история? Он вернул назад свои деньги?
— Да, но какой ценой… Толстуха Маргарита относится к нему с высокомерной спесью, эта идиотка даже отвергнет портрет отца, который он написал специально для нее… Кстати, Альбрехт мгновенно обменял его на простыню! Кроме того, он вернулся домой совсем больным — подцепил какую-то дрянь на морском берегу, когда смотрел на кита, — кажется, болотную лихорадку… Эй, смотри, машина освободилась…
Он со вздохом поднялся.
— Отвернись, не хочу, чтобы ты видела мое исподнее…
— А мне смотреть не обязательно — у меня богатое воображение… Думаю, Филибер носит полосатые трусы, а вот ты — я уверена! — предпочитаешь коротенькие боксерские шортики от Нот, такие обтягивающие, с надписями на поясе…
— Сильна ты, что и говорить… Ладно, глаза-то все-таки опусти…
Он засуетился, засыпал порошок и облокотился на машину.
— А знаешь, не такая уж ты и крутая… Иначе не была бы уборщицей, а брала бы пример с этого мужика… Работала бы…
Молчание…
— Ты прав… Я сильна только в трусах…
— Ну уже неплохо, так ведь? Может, это твое призвание… Кстати, ты свободна 31-го?
— Хочешь пригласить на вечеринку?
— Нет, хочу предложить работу.
— Почему нет?
— Потому что я ничего не умею!
— Да погоди, никто не собирается заставлять тебя готовить! Просто поможешь с подготовкой…
— Что такое подготовка?
— Все, с чем разбираются заранее, чтобы сэкономить время в разгар готовки…
— И что мне придется делать?
— Лущить каштаны, чистить лисички, снимать кожуру с виноградин и вынимать из них косточки, мыть салат… Одним словом, массу скучных вещей…
— Не уверена, что справлюсь даже с этим…
— Я тебе все покажу, все растолкую…
— У тебя не будет времени…
— Верно. Вот я и введу тебя в курс дела загодя. Завтра принесу «материалы» домой и проинструктирую тебя во время перерыва…
— …
— Соглашайся… Тебе будет полезно пообщаться с народом… А то живешь среди покойников, беседуешь с парнями, которые даже ответить тебе не могут… Все время одна… Потому и спотыкаешься на ровном месте…
— А я спотыкаюсь?
— Нет.
— Слушай, ну окажи мне личную услугу… Я пообещал шефу, что найду кого-нибудь нам в помощь, но никого не нашел… Я в полном дерьме, понимаешь?
— …
— Ну же… Последнее усилие… Потом я навсегда скроюсь с твоих глаз…
— Я приглашена на вечеринку…
— Когда ты должна там быть?
— Не знаю, скажем, к десяти…
— Никаких проблем. Будешь. Я оплачу тебе такси…
— Хорошо…
— Спасибо. Отвернись-ка еще раз, мое белье высохло.
— Мне в любом случае пора… Я уже опаздываю…
— О’кей, до завтра…
— Ты сегодня ночуешь?
— Нет.
— Разочарована?
— Господи, как же с тобой тяжело, парень!
— Эй, я ради тебя стараюсь! А то ведь с трусами ты могла и промахнуться, знаешь ли…
— Если бы ты только знал, с какой высокой башни мне плевать на твои трусы!
— Тем хуже для тебя…
— Ну что, начнем?
— Я тебя слушаю. Что это?
— Где?
— В чемоданчике?