Просто жизнь
Шрифт:
А кобель лежит, поглядывает с любопытством. Он постарше. Его тоже можно погладить, Петр и его нет-нет мазнет рукой, он тоже благодарен, но не так, как Нелька, ей нужна не просто ласка — защита.
Справа от Петра устроился в своем старом, видавшем виды, жестком плаще, пожилой, степенный, не успевший выбрить щетину на глубоких добрых морщинах Михаил… попросту, как он представился, Миша. Рядом его пес — черно-белой масти, бывалый шестилетка. Чувствуется, что ему всегда хорошо со своим господином, ровным, уверенным в себе и добрым человеком. Лежит пес на хозяйской ноге, пристроил голову на вещмешок
Вдруг Санин кобель привстал, хотел было обнюхаться с псом степенным, только сунул нос — как схватятся зверюги, как рыкнут, едва успели отдернуть. У собак жестокий и ясный закон — с кем положено драться, а с кем нельзя: кобель с кобелем грызутся, сука с сукой, — они конкуренты. А у знакомых друг с другом собак схватки хоть и реже, но тоже неизбежны — за первенство, за обладание чем-то лакомым, при охране своей территории или хозяина, как вот теперь.
— Меня стережет, или характером не сошлись, — улыбнулся Миша. — Что-то им с первого взгляду не понравилось друг в друге.
В маленькое окошечко видны желтые березы, тихие, солнечные, а дальше — густой зелени ели и сосны, видно уже посветлевшее небо, — над всем миром, кажется, разлился осенний торжественный покой.
Машину остановили на возвышении в березнячке, рядом с дорогой и поляной, на которой уже когда-то жгли костер, ставили палатку. Выпустили собак, отстегнули ошейники. Как начали соскучившиеся по работе псы бегать, метаться меж стволов, как начали гоняться друг за другом! И вот затявкал один мелким частым тявком, с подвизгиванием. А вот еще один голос, и еще — побасистее, и помчались куда-то в глубь леса.
— Мой-то, мой-то взял след первым! Ты смотри, мой-то взял след! — запричитал Виктор. Его собака самая молодая, ей положено быть хуже всех, а она первая затявкала.
— Это он так, сдуру, — бросил Саня.
— Значит, кое-кто тут есть, раз взяли с ходу, — заметил Миша.
— А мы еще и ружья не приготовили. — сказал Матвеич, и все заспешили. Петру и Виктору Саня дал одно ружье на двоих.
«Мне что, какой я охотник. Мне и вот этого всего хватит — тихого утреннего леса, темных елей и тоненьких берез. И этого заливчатого лая, который я впервые слышу не в кино», — легко подумал Петр.
Он стоял и смотрел в ту сторону, где за первыми рядами высоких берез и елей сквозь их ветви был виден простор — сначала спуск в низину, угадывалось какое-то ровное, безлесое пространство, а потом снова подъем, — та сторона леса была уже пронизана солнцем, она как бы налилась спелостью, румяным жаром.
— Пусть ружье будет у тебя, — сказал он Виктору. — С тобой собака, тебе и стрелять, а я так похожу.
— Походи, порадуйся, — бросил Саня и напрягся, затрубил в рожок, заорал, заулюлюкал, запричитал — ой-ой-ой. Получилось все по-настоящему, как и должно быть на охоте.
Петр повесил на плечо фотоаппарат Виктора, а тот на плечо Санино ружье и пошли рядышком. Сначала по склону холма, потом по лесной тропинке.
Собаки гнали где-то в низине, куда спускались ели, осины и березы, где ярче светило солнце, где можно было увидеть чистое утреннее небо — лоскутки его между ветвей и рыжих листьев. Под ногами мох, брусника. Петр сорвал ягод, бросил в рот. Они не лопнули — стукнулись о зубы, как леденцы. Подморозило
Где-то далеко-далеко бабахнул выстрел. «Не наш», — определил Виктор. Потом залаяли собаки — поближе. Но тоже — чужие. Потом знакомое повизгивание. Совсем рядом. Петр увидел свору, она мчалась меж стволов, нюхала землю и заливалась.
— Нейк-то мой, Нейк-то мой, ай-ай, вот пес! Первым идет! Я-то думал, опозорюсь. А он — молодец. Его бы почаще сюда. Вот молодчина!
Виктор сдвинул со лба свой алый козырек. Глаза его светились и «делали стойку». Он держал ружье наперевес. Мало ли, придется шарахнуть.
«А как это? — подумал Петр. — Вот, предположим, выскочит заяц и помчится скачками. А я — ружье к плечу и бабах его влет в прыжок. Или он вдруг присел, ушами пошевеливает, а я снова его — бабах». Вспомнилось детское — «заинька, попляши, серенький, попляши…»
Виктор стоит рядом, вспоминает:
— Однажды я выстрелил в зайца и попал ему в ноги. Он как закричит, как заплачет, будто ребенок. Ой, было плохо. Вся душа перевернулась…
Но вот снова лают собаки, надо идти дальше. Спустились к низине. Сыро. Он оставил Виктора одного, пошел к машине. Встретился с Матвеичем. Лицо хорошее, умное, глаза мягкие, как будто бы еще не совсем проснувшиеся. Странно, устрашающе выглядит в лесу танковый шлем. Но ружье охотник держит по-доброму. Под мышкой.
— Чуть не провалился в болоте, — сказал Петр.
— Плохо, если так. Сыро там. Нечего делать…
— Хороший ли гон, как вы думаете? Я-то в первый раз.
— Да ничего. Если такой будет, неплохо, — мягко, с Хрипотцой сказал Матвеич с явным расположением к Петру, видимо за его признание, что он новичок. — А вообще-то, разве тут охота? Я в Сибири охотился, там — да! И медведя бил — это зверь серьезный, умный. Он вот, к примеру, валежника для берлоги кладет ровно столько, чтобы весной его не затопило. Знает сантиметр в сантиметр, сколько будет снегу, лишнего валежника не навалит. А откуда ему это известно — поди спроси. Я и загонщиком был. Эта работа особая — упаришься. Медведя надо найти, выгнать и потом долго орать, пугать его. А сам лезешь напролом через кусты, да все вприпрыжку. Медведь, он точненько идет — чтобы солнце, как говорят, щеку грело. Это у него привычка такая. А потом собаки его за зад хватают, посадят как надо. Тут и стреляй. Загонщику за его работу всегда полагается медвежья пробка. Знаешь, что такое?
— Вроде бы слышал, а вот уж толком-то и не знаю.
— Это штука особенная. Медведь на зиму такую травку ест. Это перед залежкой он очищается. Всю нечисть из него выносит. Кишки становятся белые. А потом он ест коренья и еще какую-то свою, одному только медведю известную ерунду. Поест, и у него в заднем проходе образуется такая затычка, пробка. Пока на месте она, зверь без еды живет, спит, лапу сосет. А если случайно ее потерял, медведь шатуном становится, пища ему нужна. Пробка медведя целебная. В любой аптеке возьмут. Из чего, из какого она состава — никто не знает толком-то. А лекарство из нее — первейшее от всяких внутренних болезней. Всему человек у природы учится, что у зверя, что у леса, а ведет себя варварски, — со вздохом заключил Матвеич. — Это уж я так с ружьем вышел, охотничий азарт стравить. Бить тут нечего и не надо.