Просто жизнь
Шрифт:
И пошел, поплелся по ступеням, с каждым шагом погружаясь в боль, беду и тоску. «Известно ли ей, что я женат… Может, вернуться, успокоить Анюту?..» Вспомнились наставления Деда, и еще больнее стало, мучительнее оттого, что ничего сейчас не поправить, — будет или долгое тяжелое молчание, или длинный разговор обо всем и ни о чем…
«А вдруг Ольге негде ночевать, придется устраивать в гостиницу, а это не просто…» Петр расстроился еще больше, его унижала скованность, невозможность поступить, как он хотел бы. Угнетало еще и то, что в тупик его загнала банальнейшая ситуация — обычная семейная ссора и, в общем-то, беспочвенная ревность. «Так будет теперь всегда. Что ж, это и есть тот случай, когда логика
Солнечно, ясно было на улице, играли дети во дворе, сидели на скамейках старики, старушки. «Как в тот раз, когда я приехал к Ольге… Но где же она?.. Неужели так изменилась, что не смогу узнать?» Петр пошел к дороге, к шуму пробегающих машин, остановился на углу дома. Снова огляделся — никого. Только тяжелый грузовик-рефрижератор стоял, прижавшись к поребрику мостовой. «Дом большой, длинный, не зря его зовут „колбасой“. Может, она ждет меня с другой стороны?»
И только хотел было вернуться, хлопнула дверца рефрижератора и на землю легко соскочила молодая женщина в синем комбинезоне и в берете, улыбаясь, направилась к Петру. «Ноги чуть-чуть косолапые, загребают… Точно, Ольга! Лихо подкатила».
Петр заметил еще издали, что Ольга изменилась не только внешне, — в походке, в лице, в глазах было больше уверенности в себе, свободы, появилась даже, чего раньше невозможно было и предположить в ней, — развязность.
— Привет, ленинградец! Наконец-то я тебя нашла.
Ольга подала руку, по-мужски сжала Петру ладонь.
Загорелая, невысокая, но крепкая и уверенная в себе женщина стояла перед ним.
— Здравствуй, Оля. Долго искала?
— Почти весь Ленинград пришлось исколесить. Там запрещено, тут «кирпич», инспекция на каждом углу…
— Даже не верится. Круто ты повернула свою жизнь, — сказал Петр — Довольна?
Он изо всех сил старался, чтобы Ольга не заметила его угнетенного состояния и не подумала бы, что он ей не рад.
— Я оказалась решительнее, чем думала… Сам же говорил — себя надо искать, а то погибнешь. Спасибо, подтолкнул, расшевелил меня… Вот и нашла счастье на колесах. Поверишь ли, маленькие машины мне оказались не по нутру, а полюбила этого слонопотама.
Помолчала, переступила с ноги на ногу, подбоченилась, оглядела Петра с ног до головы и сказала полусерьезно-полушутливо:
— Между прочим, долг платежом красен. Собирайся, поедем куда захочешь…
Она нарочно повторила слова, которые когда-то говорил ей Петр, приглашая в дорогу. Теперь он видел, стоит перед ним другой человек — взгляд прямой, решительный. Но нет, все-таки заметно, что за внешней отвагой скрывается все та же Ольга, застенчивая, ранимая, неуверенная в себе. Петр понял еще и то, что момент не для долгих объяснений, надо отвечать определенно и коротко — да или нет.
— Прости, Оля, не могу. Сын у меня родился… Дела, заботы.
Внешне ничто не изменилось в ее лице, смотрела почти в упор с легкой улыбкой на губах.
— Что ж, поздравляю… Вот и ты нашел, что искал. Всего тебе…
Что-то еще хотела сказать Ольга, но промолчала и решительно протянула руку:
— Будь счастлив. Мне пора…
И отвернулась, быстро подошла к машине, рывком забралась в кабину, завела мотор, коротко махнула рукой на прощанье и решительно, круто повернула руль вправо.
Рефрижератор с места пошел на разворот, стал набирать скорость, и долго еще потом слышалось сердитое урчание мощного мотора. «Вот и все…»
Когда машина скрылась за поворотом, странную тишину н пустоту почувствовал в себе Петр, потом появились боль и сознание вины, хоть и не в чем было себя винить.
Петр все еще стоял, вглядываясь в пустую перспективу улицы, и ясно вспомнилось, как уезжала Ольга из Суздаля к себе в Иваново в тесном автобусе на рассвете…
Петр медленно пошел к своей парадной, еще медленнее стал подниматься по выщербленным ступеням, остановился на площадке второго этажа. Не было сил идти дальше, никак не мог он сейчас войти в свой дом, предстать перед Анютой, оправдываться, объясняться или молчать…
Сейчас только один человек мог его выслушать спокойно, понять, посочувствовать — Даниил Андреевич.
Петр сбежал вниз, позвонил из телефонной будки, но никто не ответил. Он походил немного и снова позвонил. Молчание. «А что, если он на даче, в Солнечном? Это не так уж далеко, сорок минут на электричке, поговорим в тишине, чаю попьем, сходим к морю…» И Петр помчался к Финляндскому вокзалу.
Ехал и готовился к встрече. Думал об Ольге, о путешествиях, о поворотах судьбы, но больше всего об Анюте. «А почему, собственно, мы поссорились, в чем наш конфликт? Непонимание? У мужчин свое… У женщин свое… Но раньше-то, раньше, до рождения ребенка все было хорошо. Значит, сын виноват?.. Он отнял привычный покой, свободу, он потребовал терпения и жертв, к которым мы не привыкли. Ребенок — или книга… Ребенок — или мое будущее, наше будущее с Анютой… И будущее сына, — ведь многое зависит от того, как живут родители».
Вопросы и ответы совершали какой-то замкнутый круг, из которого Петр не мог выбраться, прийти к окончательному решению, — это было похоже на рифмованную игру «у попа была собака…», где последняя строчка всегда становится первой.
В голубом домике невдалеке от платформы Солнечное не оказалось никого, по всему было видно, что Даниил Андреевич сюда не приезжал. Петр поспрашивал у соседей, его предположения подтвердились, и он медленно пошел к морю, взглянуть хотя бы краешком глаза на красоту и простор. «Это, может быть, даже к лучшему, что нет профессора, — подумал Петр, шагая по Приморскому шоссе. — Старик никогда не был женат, и, каким был он ни был умным, ему не понять, что происходит между мужем и женой, когда родится ребенок и все дается с трудом, а общие советы, наставления известны каждому, но они неосуществимы, и лишь в себе самом надо искать силы… А если расскажу про Ольгу — тоже не поймет, еще растревожится. В этих вопросах он всегда и безоговорочно на стороне Анюты… „Прав ты, не прав, не в том дело, — она беззащитна перед тобой…“».
С этим Петр был согласен, а вот насчет знания семейных, повседневных отношений теперь явно оказался старше, умудреннее своего наставника.
Когда-то Петр почти каждый день приезжал сюда, в Солнечное, побродить по песочку, поговорить, подумать; а потом, после женитьбы — все реже, реже были встречи. В последний раз Петр увидел издалека худенькую, какую-то юношески легкую фигуру Даниила Андреевича на границе желтого песчаного берега и свинцовой воды. Широкий простор окружал старика, он медленно шагал, помахивая палкой. Он был один, совсем один в тишине, под мягкими лучами солнца. Об этом одиночестве Петр подумал тогда с болью: «Если бы все было хорошо, они вместе с женой дышали бы, вспоминали и шли бы рука об руку… но никогда теперь этого не будет. В старости одиночество особенно печально». Петр побежал тогда навстречу. Даниил Андреевич обрадовался, обнял, расцеловал Петра и, как никогда раньше, стал говорить о своей любви к нему. О том, что не верит в родство крови, а верит в родство духовное, необычайно дорогое ему. Он с грустью признался тогда, что все чаще чувствует, ка к не хватает ему Петра. Впервые стал обращаться к нему на ты. «Я не обижаюсь, понимаю, ты не можешь со мной встречаться слишком часто: дела, заботы, семья. Ты теперь не имеешь права принадлежать Себе полностью…»