Простое море
Шрифт:
— А второй механик меня послушается, если я его попрошу?
— Не послушается — идите к капитану, настаивайте, добивайтесь. Эх, бить вас некому... А без битья — какое ученье...
— Спасибо, Владимир Михайлович. Вы прекрасно справляетесь с этой обязанностью, — доктор улыбнулся. — Серьезно, спасибо!
«Градус» медленно тащился к Усть-Салме, волоча за собой на буксире два больших морских буя. Эти буи отнимали у него ровно половину скорости. Матросы пошли отдыхать, а Черемухина доктор уговорил рисовать стенгазету. Доктор тоже в некотором роде начальство — и Черемухин
Прочитав стихи, доктор улыбнулся, а потом загрустил и долго еще стоял за надстройкой, не замечая того, что он без шинели, а ветер становится все сильней и холодней. Он думал о том, что нестриженый Витька Писаренко, с исцарапанными руками, бывший ученик шестого класса, «убоявшийся бездны премудрости», все же стремится к чему-то, придумывает себе судьбу, мечтает, слагает стихи... Может быть, боцман учит французский язык — никто не поручится, что это не так. Капитан Сергей Николаевич изобретает какой-то прибор для определения скорости судна относительно дна. Черемухин рисует. Даже старик-артельщик держит дома токарный станок и точит на нем какую-то ненужную ему в хозяйстве посуду. А чем увлекается, к примеру, Вася Ломакин? Тоже, надо думать, о чем-то фантазирует... Доктор стал думать о себе. Ветер вышиб из глаз слезинки. Доктор встряхнулся и пошел в салон.
Вокруг Черемухина уже собрались любопытствующие. С двух сторон животами на столе лежали Настя и Юра Галкин. Через плечо художника глядел на его работу Владимир Михайлович. Черемухин уже написал аккуратный желто-синий заголовок, вымыл измазанные тушью руки и приступил к изображению «Градуса». Настя жмурилась от удовольствия, глядя, как быстро и уверенно бегает по ватману остро отточенный карандаш. На бумаге возник корпус, надстройки, мачты, шлюпки, флагшток и даже миниатюрные иллюминаторы на бортах.
— И надо же иметь такой талант! — громким шепотом восклицала восхищенная Настя. — Такой художник, а рулевым работает...
— Не пугайся, он тут долго не проработает, — сказал Владимир Михайлович.
— Почему вы так думаете? — спросил Черемухин, не поднимая головы.
— А мне и думать нечего, я твои планы знаю, — засмеялся Владимир Михайлавич.
Черемухин промолчал, поболтал кисточкой в стакане и стал раскрашивать тушью «Градус» и прилегающее море.
— Тебе надо стаж наработать, — сказал, подождав, Владимир Михайлович, — чтобы чисто в институт проскочить. Теперь такие времена, что в институты без рабочего стажа только гениев да жуликов берут... Впрочем, ты поступаешь правильно. Я одобряю. Учись, мой сын. Науки сокращают... Что они сокращают, не помнишь?
— «...Опыты быстротекущей жизни», — напомнил Юра Галкин.
— Вот именно. Пушкин был не дурак в этом отношении. В десять лет понял, что без образования далеко не пойдешь. А человеку всегда хочется пройтись подальше. Ты это запомни, Черемухин. Посадят на одно место и скажут: сиди тут и твори историю за девятьсот восемьдесят рублей в месяц. Каково тогда-то, а? А где-то люди живут, творят настоящее дело, любят, пишут симфонии...
B салон забежал Преполивановский.
— Доктор, вам старпом передовую прислал, — сказал он, подавая Иллариону Кирилловичу исписанный лист. Владимир Михайлович перехватил лист, уселся в кресло и стал читать, хмурясь и шевеля губами.
— Вот что значит черствость души, — вздохнул он. —Неужели он и женщинам таким суконным стилем пишет? Вы только послушайте, Илларион Кириллович: «Наступил самый ответственный период осенне-зимней навигации. Вступая в него, экипаж нашего судна должен с полной ответственностью отнестись к задачам, поставленным перед нами...» Гм... Язык сохнет... « ...Наряду с дисциплинированными и серьезно относящимися к своему делу матросами, мы имеем и такие явления, как товарищ Ломакин, который грубит командному составу и особенно боцману, не приходит вовремя с берега, или такие явления, как буфетчица Кубланова, которую никак нельзя приучить к опрятности и выполнению судовых правил... » Оказывается, Настя, ты — явление? Ха-ха. Слушай, явление, у тебя там не осталось компота от обеда?
— Какое я ему явление? — возмутилась Настя. — Я на него в судовой комитет пожалуюсь. Пусть нас наконец разберут. Шагу ступить не дает спокойно: то ему не так, это ему не эдак...
— Ты не обходи вопрос насчет компота, — напомнил помощник.
— Компот, кажется, есть. Пойду посмотрю.
Настя сходила на камбуз и вернулась с двумя стаканами компота. Один стакан она подала помощнику, а другой тихо поставила на стол около левой руки Черемухина.
— Спасибо, — сказал Черемухин и выпил компот залпом.
— Какое у тебя щедрое сердце, Настя, — съязвил помощник. — Ну, я пошел наверх. Вроде скоро швартовка...
Поздним вечером «Градус» привел в Усть-Салму еще два буя. Их отцепили и оттащили к берегу за причал. Через несколько дней вызванный из ближнего колхоза трактор вытащит их на сушу. Стрелой выгрузили на причал ржавые якорные цепи и четыре пятисоткилограммовые «лягушки», на которых в море держались буи. Матросы отнесли промокшие, испачканные глиной ватники в освобожденную от запчастей сушилку. Потом кое-как прибрали палубу и пошли спать. Времени для отдыха оставалось немного.
Капитан и старпом спустились с мостика и вместе вошли в коридор кормовых кают.
— Заходите, — пригласил Сергей Николаевич, открыв дверь своей каюты. Коля Бобров прошел в каюту и сел на «гостевое место» — уютное кожаное кресло. Сразу стало тепло, бездумно, приятно... Сергей Николаевич снял китель, рубаху и скрылся за занавеской, отделяющей умывальник от каюты. Тонко зазвенела струя воды.
— Четырнадцать часов мы с вами сегодня отстояли, — сказал Коля Бобров. — Я уже отвык от такой работы.
— Еще денька два так поработаем — снова привыкнете. — отозвался капитан из-за занавески.
— Полдела вроде сделали?
— Не говорите, Николай Николаевич. С этими вешками иногда бывает столько возни, что похуже любого буя. И погода портится. Ветер через вест уже перевалил, на норд заходит, усиливается. И на волне эту вешку зацепить крайне трудно... Вы обратили внимание, как на барографе кривая вниз пошла?
— Обратил. По-моему, не слишком резко.
— Не резко, но уверенно. Это плохой признак. Так что надо торопиться. Завтра попробуем до света выйти, часов в семь. И ночевать будем в море... Тридцать металлических вех возьмем на палубу?