Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Шрифт:
— Ну, как раньше: «Планы партии — планы народа».
Мужик в комбинезоне с толстолицей румяной теткой… У него — гаечный ключ, у нее — сноп.
— Не надо, — тихо ответил Иван Федорович.
Малярничал Серега с удовольствием. Тут и думать не надо было, и голова отдыхала. Вместе с ним после обеда взялись за работу еще человек пять: пилили рейки, сбивали рамы, натягивали полотно и кумач, писали белым по красному, синим по голубому, красным по зеленому. Одни плакаты должны были украсить клуб, другие — колонну демонстрантов.
Часов в пять со стороны ОПЦ стал доноситься шум, там начали заседать «Экологи». Через какое-то время один из них заглянул в комнату кружка, где орудовал Серега со своими подручными, и спросил:
— Панаев Сергей Николаевич
— Тут, — ответил Серега.
— Вы не могли бы выйти в коридор?
Серега вышел. «Эколог» был бородатый, ушастый и немного походил на молодого шимпанзе.
— У нас к вам дело, — сказал шимпанзе, — даже, скорее, заказ. Вы не могли бы, разумеется не бесплатно, сделать для нас плакат?
— Из государственных материалов без разрешения заведующего не могу, — заявил Серега.
— Это не проблема. Что вам нужно?
— Смотря какой плакат.
— Большой, приблизительно три на четыре метра. Нужно отразить опасность, нависшую над природой нашего района. Этот завод…
— Наш, что ли? Он же не химический.
— Выбросы идут почти от всякого предприятия. У нас в городе завод — главный загрязнитель среды обитания.
— Ну и что надо написать: «Закрыть завод!»? Или как?
— Об этом, конечно, речь не идет, — поморщился шимпанзе. — Конечно, это нереально. Но нужно, чтобы было отражено негативное влияние промышленности на природу.
— Давайте лучше свалку ликвидируем, — предложил Серега, — я слышал, что горисполком купил какую-то импортную мусоросжигалку. Может, написать: «Свалку — ликвидировать!»?
— Нет! — вскричал шимпанзе. — Только не это! Вы знаете, что при сжигании мусора могут образоваться токсические отходы?! Если дать возможность властям сжечь мусор, то мы нанесем природе невероятный ущерб!
— Я слыхал, что там установлены фильтры.
— И вы им верите?! Не-ет, пока не получены авторитетные и независимые суждения об экологической безопасности мусоросжигалки, мы не допустим ее применения!.
— Да ведь она сгниет за это время! А она валюты стоит.
— Ну и пусть. Пусть ответственность за это несут те, кто купил без согласия народа.
— Ладно, — сказал Серега, — гуляйте отсюда!
— Что-о?!
— И не чтокайте, а то у меня работы много. — Серега отвернулся и пошел к своим помощникам.
Эколог ответил что-то непечатное, но не настолько внятно, чтобы получить за это по роже. Он удалился, бормоча что-то об инертности мышления и недостатке экологического образования у художников.
…Вечером Серега все же начал делать фон у «Мечты». И тут оказалось, что это куда сложнее, чем он предполагал вначале. Сиреневый оттенок оказался слишком светлым. Если на белом грунте контраст с фигурой был резкий и как бы выбрасывал ее из холста, то светло-сиреневый почти сливался с розовыми тонами фигуры и обратно загонял ее в плоскость. Серега понял это с первых же мазков. Нормальный контраст давал только мрачноватый темно-лиловый, почти переходящий в фиолетовый. То, что он предполагал сделать раньше, то есть сделать фон, прилегающий к фигуре, темнее, чем по краям полотна, Серега опробовал на маленькой картонке и убедился, что это создает иллюзию, будто фигура вылетает из какой-то трубы или воронки. Правда, на более широком полотне это, быть может, не было бы столь заметно, но при тех размерах, которые были, ощущение воронки сохранялось. Соскоблив и забелив пробные мазки, Серега вынужден был закурить и подумать. Несколько раз приходила мысль бросить идею светлого фона и сделать его черным, темно-синим или фиолетовым. Решение пришло как-то неожиданно и само собой. Серега взял тоненькую кисточку и поставил на белый грунт крохотную голубую точку. Затем розовую, потом опять голубую и так, чередуя, ставил их на расстоянии миллиметра друг от друга. Работа получилась адская, кропотливая и почти ювелирная. Сколько тысяч, сотен тысяч, а то и миллионов точек предстояло поставить, Серега не считал и не хотел считать. Кроме того, ему приходилось следить, чтобы точки не слишком разнились по размерам. До полуночи он успел лишь по-, крыть точками не более одной десятой части фона, но зато уже знал, что на верном пути.
Ложась спать, Серега думал, что заснет сразу — до того валила с ног усталость. Он действительно заснул почти мгновенно, но отчего-то проспал немного, два часа — самое большее. И, проснувшись, он ощутил себя в каком-то страшном, тревожном состоянии. Такое состояние он давно уже не испытывал. Были в жизни случаи, когда ему грозила реальная опасность, были случаи, когда опасность была даже более чем реальной, — например, совсем недавно, на дороге… Однако состояние, когда боишься неведомо чего, Серега испытывал только в детстве. Настоящая война закончилась, когда до Сереги-ного рождения оставалось еще четыре года. Это теперь Серега понимает, что та война была ужасна и невероятно жестока. Тогда, когда Сереге было лет десять, он жалел, что родился так поздно. И жалел он по двум причинам: во-первых, потому, что завидовал отцу и матери, воевавшим против фрицев, а значит, занимавшихся, как он тоща полагал, веселой и увлекательной игрой, хотя и чуточку опасной — убить могут! Во-вторых, он очень боялся, хоть и не говорил об этом, войны грядущей, атомной. Про атомную бомбу ему рассказывала мать: «Выдумали заразу такую! С самолета сбросят — и город — в головешки! А кто жив останется — умрут. Болезнь получается такая, лучевая; волосы выпадают, зубы, а потом заживо сгниваешь…» Отец тоже поддакивал: «Вот, Серега, расти скорее, в летчики пойдешь. Будешь американцев сбивать, чтоб не пролетели с бомбой». Сказал он это всего за три дня до 1 мая 1960 года. Не то через день» не то через два мать с отцом и Серега с Зинкой собрались на кухне. Настроение у всех было мрачное. Все уже знали, что наши сбили американский самолет и взяли в плен пилота.
— Война будет? Мам, война будет? — спрашивал тогда Серега, чувствуя, что и мать, и отец явно встревожены. — Вы на войну пойдете?
— Посмотрим, — ответил отец, — пока не звали…
— Пойдем, — проговорила мать, — вас с Зинкой — в детдом, а сами — на фронт.
Даже сейчас, через столько лет, Серега был готов поклясться, что она не шутила. Матери ведь тогда было еще далеко до сорока. Кто знает, может быть, ей уже виделись в перекрестье прицела пятнистые комбинезоны американцев?
— А они в нас атомную бомбу не бросят? — спросил Серега.
— Могут, — вздохнул отец. — Эх, да если бы война была такая, как прошлая…
— Ничего, — твердо сказала мать, — поди вон, долети еще до нас… Один вон сунулся, разведал… Жалко, что он на меня не свалился! Мужики ему добрые попались, даже по мордам, небось, не набили.
— Набили, — произнес уверенно отец, — чего ж, в газете писать будут, что ли?
— Судить, небось, будут. Как ты думаешь, расстреляют?
— Шпиона положено… Если не расскажет все, что попросят.
Тогда же, на следующий день, бабка Кузьминишна, а также еще несколько старух побежали за солью и спичками. По прошлой войне знали — главный дефицит!
Потом все улеглось помаленьку. Правда, Никита Сергеевич Хрущев тогда разок обмолвился: сказал, что ежели с американских баз и дальше будут к нам залетать американские самолеты, то мы ударим по этим базам. Теперь об этом забыли почти все, а вот Серега хорошо помнит. Прошло всего два месяца после истории с У-2, и произошел тот случай, которого Серега тайно боялся: на Севере, у Святош Носа, советский летчик, капитан Поляков, сбил еще один американский самолет РБ-47, причем четыре американца погибли. Странно, но таких ахов и охов, как в первый раз, эта не вызвало, даже за солью никто не побежал. И днем Сереге не было страшно. Все были вроде бы ничем не обеспокоены, занимались своими делами и даже не вспоминали о тон обмолвке первого секретаря. Только Серега вспоминал и думал: «Неужели вот сейчас, ночью, может все начаться? А вдруг вот сейчас Хрущев отдаст приказ, и полетят наши на Америку… И начнется!» И все пойдет без него, потому что сам он, Серега, маленький, на фронт его не возьмут, и будет он отсиживаться в каком-нибудь бомбоубежище с Зинкой, а мать и отец уйдут и опять будут воевать…