Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Шрифт:
Ой, да как хорошо это у него вышло! Одним ударом всех зайцев перебил: и показал, что мужчина, и доказал, что она ему не надоела, и натуру для «Мечты» пригласил.
— Черт с тобой. — Аля улыбнулась, хотя и чуть-чуть натянуто.
Зинка ничего не сказала, только крепче вдарила половик.
— День добрый, труд на пользу! — промолвил Серега как можно отчетливей.
— Спасибо, — от Зинки прямо-таки палило негодованием.
Серега взял Алю за талию — демонстративно.
— Ой, как пыльно! — произнесла Аля явно в провокационных целях. Разумеется, Зинка так влепила хлопалкой по коврику, что подняла целую тучу пыли. — Злая, как мегера. — Аля, однако, была довольна. Вошли в дом.
Домовитов валялся на диване и читал затрепанный номер «Роман-газеты» — «Дети Арбата».
— Здорово, — кивнул он, — вернулись, значит… Мы тут в клуб опять сходили, в пятницу. Думали, задержался, а говорят, на похороны уехал. Ну и как?
— Похоронили, — ответил Серега.
— По телику ни черта, решил вот почитать. И тоже дребедень оказалась, в сон клонит. Одно спасибо, билеты уже купили. На восемнадцать сорок. Сегодня и едем.
Сереге отчего-то вспомнились рассуждения деда Валентина насчет того, что он может разглядеть, кто «полковник», а кто «майор». «Интересно, — подумал Панаев, — а Домовитов кто? Адмирал или кап-раз до скончания веку? А может, вообще мичман или главстаршина?»
— Ты уж извини, Иван, что так неловко гостей принимал, — покаялся Серега, — ладно?
— Чего там! — махнул рукой Домовитов. — Я ж не фон-барон, мне здесь вахтенных к трапу не надо. И так закатились без предупреждения. Мог ты, скажем, вовсе дома не быть? Мог! Поцеловали бы пробой — и обратно на вокзал. Это Зинаида вдруг воспылала: «Давай здесь сойдем, братца поглядим!» Ну вот и сошли. А билетики-то тю-тю! Не до Владика, конечно, — поближе, но тоже, — будь здоров. Четвертной с гаком в гальюн.
— Понятно, — сказал Серега, — но спасибо, что заехали, раз так. Когда еще увидимся?
Почему-то ему хотелось, чтобы Зинка не приезжала подольше.
Оставив Домовитова продолжать чтение, а Зинаиду выколачивать половики, пошли в сараюшку. Число 1854, выбитое на одном из столбов, поддерживавших крышу, привлекло внимание Али.
— Это дата основания? — спросила она, усмехаясь.
— Да нет, — ответил Серега, — это просто счастливое число. Первые две цифры — девять в сумме, и вторые — тоже.
— А почему не 3672? — поинтересовалась Аля.
— Потому, что у меня на экзаменах в институт был экзаменационный лист с таким номером.
— А я не помню, какой у меня был. Значит, здесь твоя мастерская? Это, значит, приготовлено для «Мечты». Можно поглядеть, что у тебя тут еще есть? Слушай, у тебя тут такие залежи.
— Выкинуть нет времени.
Аля взяла фанерку лимонно-желтого цвета, с профилями мужчины и женщины, червовым и пиковым тузами, черным черепом и зеленой елочкой…
— «Жизнь и смерть», — вздохнула она. — Все просто и ясно. Когда это сделано?
— Давно. В семьдесят шестом, наверное.
Аля вынула из кармана маленькую шариковую ручку и попросила:
— Подпиши ее с оборота и поставь 1976. Я это у тебя куплю.
Серега подписал и сказал;
— Отсюда что хочешь бери бесплатно. Могу даже «Мечту» отдать. Когда сделаю, конечно. Мне того, что я уже заработал на вас, прожить не удастся.
— Ну, это мы еще посмотрим. Это у тебя что, литье?
— Да нет, папье-маше, не ты первая накалываешься, — Серега показал, что может легко поднять полутораметровую «медную» фигуру воина в латах. Зачем он ее сделал — сам не помнил.
Деревянную девочку, в чреве которой лежали ТТ и патроны, Аля вниманием не удостоила. Зато вцепилась взглядом в «Салют Победы».
— Я тоже через это прошла, — вздохнула она. — Последняя национальная гордость великороссов — 1945 год!
— Еще был 1961, — поправил Серега, разметал стопку картин и достал оттуда яркое, но немного приторное полотнишко: Гагарин в оранжевом скафандре, в белом шлеме с надписью «СССР» сбегает с лазурного неба, перескакивая с облака на облако, а вокруг него кружат лилейно-белые голуби и взлетают к небу розы, гвоздики и ветки сирени.
— Здорово, — воскликнула Аля, — это какой год?
— Шестьдесят третий, — как-то виновато потупился Серега. — Я тогда письмо Келдышу писал, чтобы в космонавты взяли.
— Ты тоже хотел, чтоб были цветы, голуби и слава?
— Я хотел на Марс. Мне казалось, что если меня возьмут и начнут готовить, то как раз успеют. Наивность, конечно.
— А зачем тебе на Марс?
— Наверное, марсиан хотел увидеть. Тоща ведь еще не знали, что он пустой.
— И все? Ну а орден Героя, бронзовый бюст — не хотел?
— Где-то так, изредка — хотел. Но насчет марсиан — это главное. Очень расстраивался, что не взяли.
— Какие же все-таки мы были глупые! — качнула головой Аля. — Марс! Звезды! А мужик у нас ходил рваный и голодный! На черта мы вбухали миллиарды. Сколько людей всю жизнь положили, чтобы быть первыми. Недоедали, недосыпали, хватали инфаркты, разбивались, сгорали, задыхались… «И первыми сумели достичь заветной цели и на родную Землю со стороны взглянуть!» Бред!
— А мне кажется, что мы себя вели как подвижники, — сказал Серега, — подвижник отрекается от мирского, бренного ради вечного. Ведь спутник, Гагарин, вымпел на Луне — это все наше, навечно. И через тысячу лет, и даже через миллион, если человечество выживет, будут помнить, что первым, кто побывал в космосе, был Гагарин. Русский, смоленский и к тому же — коммунист. Неверующий. И первая женщина — тоже наша. Даже первая собака. Мы отказали себе в еде, жилье и еще в тысяче разных мелочей, но приобрели вечное. А вы хотите сделать нас обычными обывателями.
— Но что плохого в том, что люди будут жить как люди? Почему ради того, чтобы влепить дорогостоящую ракету в Луну или высадить двух-трех человек на Марс, надо миллионам отказываться от самых обычных житейских радостей? Я понимаю, человек может быть отшельником, подвижником — это его право. Но не обязанность! Никогда нельзя заставлять человека быть аскетом. Если он добровольно выбирает аскетизм — это подвиг, а если нет — это насилие.
— Плохого в том, что человек будет жить хорошо, конечно, нет. Но если его убеждать в том, что главное — это иметь дом, машину, большой счет в Сбербанке и как можно больше вещей, то получится довольно мерзопакостная фигура. Человеческие потребности в принципе не ограничены. Сегодня пределом мечтаний может явиться автомобиль, завтра — вертолет, а послезавтра — космический корабль.