Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Шрифт:
— Тьфу! — сказала Аля, оборвав пение. — Ну что ж так все похабно выглядит?!
Резко изменив голос с романтического на приблатненный, она наиграла из Высоцкого:
И ни церковь, ни кабак — Ничего не свято! Нет, ребята, все не так, Все не так, ребята!— Вот это точно, — вздохнула она, положила гитару, — все не так, и ничего не получается. Пир во время чумы.
— Ты вчера этого не понимала? — спросил Серега.
— Ты был моим наркотиком, понимаешь? — странно блестя глазами, выдохнула Аля. — Я пыталась с тобой забыться!
— Мне уйти? Сколько с меня за одежду?
— Дурак, — проворчала Аля, — дурак! Зачем ты меня оскорбляешь?
— Потому что я не альфонс и за счет баб жить не привык.
— Тебя понесло не в ту сторону, — проговорила Аля, смягчаясь, — не уходи. Помнишь, как тебе тогда было плохо? Ты хотел, чтоб мы с Леной остались. Вот и сейчас у меня что-то такое на душе. Надо выговориться до конца, целиком… Нет, не любила его. Это был обычный роман между богатеньким и молодой. — Он не знал, долго не знал ни о моей квартире, ни о моих родичах. Я кривлялась, потому что вше нравилось кружить ему голову и делать безумные штуки. И еще нравилось доводить вашу Елену. Очень нравилось! Это элемент садизма Кроме того, он послабее тебя, более квелый, хотя казался здоровяком. Жаловался на боли, еще на что-то. И все время лез учить. Вот ты ничему меня не пытаешься научить, верно?
— Верно.
— Он хотел, чтобы я была послушненькой содержаночкой. Чтобы я стала его тенью, его ушами, глазами, руками. Да, в заместителя председателя я, конечно, попала благодаря ему. И все, что мне мешало стать председателем, — тоже был он. Потому что он — отец-основатель. «Спектр» — его воплощенная идея. Хотя, если на то пошло, без меня это была бы просто комиссионка. А сейчас это фирма. Если не будут нам мешать и давить, то мы еще покажем себя.
— А зачем?
— Зачем?! Потому что жалко видеть, как вы, сцдя по своим медвежьим углам, рисуете шедевры, которых никто не увидит. Мы хотим, чтобы их увидели все.
— И поэтому вы покупаете картины за тысячу, а продаете за пятьсот тысяч?
— Зато мы создаем имя. Тебя уже знают. Ты вообще мог бы уже быть миллионером в другой стране. Да и то, что ты заработал здесь, это уже неплохо. Ты знаешь, что к нам уже приходят телеграммы с просьбой информировать о твоих новых работах?
«О Господи, не было у бабы заботы и купила порося!» — подумал Серега, а вслух сказал:
— Ну и что вы ответили?
— Отвечаем, что твоя новая работа «Откровение» будет предъявлена для приобретения господину Мацу яме как вторая часть триптиха, а третья находится в работе. Теперь вот многие у нас сомневаются, может быть, стоило их продать порознь.
— А как насчет распродажи национальных художественных ценностей? — спросил Серега, хотя это прозвучало несколько нескромно. Ишь, сам себя в ценности записал!
— Поскольку вы к таковым официальным искусством не отнесены, мистер Панаев, проблем у нас нет. Все-таки вы еще не Репин.
— Чего-то мне пожрать захотелось, — вздохнул Серега, — может, уже пора?
Завтрак превратился в обед. Разогрели борщ и картофельные пироги. Шел уже пятый час дня. Что-то все время не клеилось, вчерашняя эйфория прошла, наступила гнусная депрессия. Аля все время пыталась найти тему для разговора, Серега с готовностью пытался ее поддержать, но через пять минут беседа выдыхалась. Наконец Алю осенило:
— Поедем к деду? Когда трудно быть тет-а-тет, надо ехать туда, где много народу.
…«Волга» вынеслась на одно из полупустых подмосковных шоссе, со всех сторон сжатое елями, прокатила по нему несколько километров и оказалась на улице тихого дачного поселка, обнесенного солидным бетонным забором. В заборе был устроен КПП, через который Алину машину пропустили не останавливая.
Поселок располагался в старом сосновом лесу, который, по правде сказать, не очень сильно сохранился. Сосен было еще много, но многие дачники еще в древние времена раскорчевали кое-что под огородики и садики, которым высокие сосны, очевидно, мешали. Изредка виднелись и теплички. Но все же видно было, что это не садово-огородное товарищество, основная цель которого — самоснабжение овощами и фруктами. Нет, здесь жили люди солидные, обеспеченные всем и всегда, а возня с огородом для них составляла лишь хобби.
У ворот дедушкиной дачи разминулись с черной «Волгой», за рулем которой сидел какой-то солдат, а на заднем сиденье поблескивали генеральские звезды. Ворота закрывались автоматически, выползая откуда-то сбоку, но кто-то невидимый, управлявший ими, видимо, разглядев Алю, заставил створку отползти обратно. Асфальтированная дорожка от ворот упиралась в ворота подземного гаража, а рядом на небольшой стояночке для гостевых автомобилей стояли «Волга» полковника Демьянова и чей-то «Москвич». Туда же зарулила и Аля. Стоянка была справа от дачи, у забора, а слева, на расчищенном от сосен участочке, росли яблони, на которых еще висели здоровенные желтые антоновки, облетевшие кусты смородины, крыжовника, малины, а между рядами яблонь бугрились уже раскопанные картофельные грядки. Еще дальше поблескивали стекла теплицы. Хорошо тут было, слов нет! Ни гари, ни дыма, ни шума. Пахло смолой, прелой зеленью, подмерзающей почвой и яблоками.
Серега шел за Алей к дому: рубленому, с большими деревянными верандами, где летом, наверное, было приятно пить чай.
— Алечка! — послышался голос из-за спины.
— Бабушка, Здравствуй! — Аля обернулась, уже стоя на крыльце. — Мы решили вас навестить. Это — Сережа, мой друг.
Бабушка выглядела необычно. Сереге раньше казалось, что все старухи, проживающие в СССР, делятся на две категории: «маврикиевны» и «никитишны», то есть бабки интеллигентные и простонародные. Первые были, естественно, распространены в Москве, а вторые — вдали от цивилизации. Баба Шура — Александра Михайловна — выглядела совсем не так. Если «маврикиевны» носили шляпки, кружевные кофточки и камеи, а также костюмчики а-ля Мегги Тэтчер, то «никитишны» предпочитали пуховые платки, ситцевые платья, бусы и вязаные кофты. Баба Шура же, стриженная под мальчика, была одета в спортивный костюм, кроссовки и вязаную шапочку. Судя по всему, она совершала какую-то пробежку, потому что немножко запыхалась. В лице бабушки читалось удивительное сходство с внучкой, а по сухонькой, сохранившей стройность фигурке легко было угадать, какой будет Аля через сорок с лишним лет.
— Наконец-то заехала! — сказала бабушка бойким голоском, в котором улавливались какие-то комсомольские нотки тридцатых годов. — Пороть тебя некому! А это, значит, Сережа. Верочка мне уже говорила. Видный, крепкий. Не подумаешь, что художник: бороды нет, волосы пострижены и даже физия бритая.
Сереге удалось перед отъездом из Москвы отскоблить всю щетину.
— А где дедушка?
— В тире, пуляет. А мать с отцом — в оранжерее орудуют. Сейчас только что Васька Ветров укатил — все вспоминали, кто кого в сорок третьем прикрыл. Чудаки, ей-Богу, какая разница — живы, и слава Аллаху! Ну, пошли к деду!
Оказалось, что в подземный гараж можно пройти прямо из дома. Уже спускаясь по скрипучей деревянной лесенке вслед за бабой Шурой и Алей, Серега услышал глухие выстрелы. Пройдя бетонный гараж, где стояла гордая «Чайка», довольно древняя, но, видимо, вполне трудоспособная, оказались перед узкой дверцей, обитой дерматином. Баба Шура решительно толкнула ее, и все вошли в бетонный коридор-тир. Освещены были только мишени метрах в двадцати пяти впереди. Худощавый, немного сутулый старик с наушниками целился в ростовую мишень. Бах!.