Простые смертные
Шрифт:
Зазвенел звонок переговорного устройства, установленного на столбе у ворот, и я, прежде чем нажать на кнопку и ответить, инстинктивно спрятала посылку из Норвегии за стопку книг, высившуюся на письменном столе. Мое переговорное устройство не способно идентифицировать явившегося с визитом. И потом, сейчас уже ночь. Может, вообще не стоит откликаться?
– Да?
– Маринус, – услышала я мужской голос, – это Элайджа Д’Арнок.
Я была потрясена: интересный способ выйти на контакт! А впрочем, после звонка Хьюго Лэма в Ванкувере мне вообще ничему не следовало удивляться.
– Какая… «приятная» неожиданность!
Мертвая тишина. Затем:
– Да, мне так и представлялось, что для вас это наверняка будет неожиданностью. На вашем месте
– «Мне представлялось»? «Чувства»? Вы себе льстите.
– Да-а. – Голос Д’Арнока звучал задумчиво. – Может, и льщу.
Я быстро пригнулась и выключила лампу, чтобы он снаружи не смог меня увидеть.
– Не хочу показаться грубой, Д’Арнок, но не могли бы вы сразу перейти к вашему тайному злорадству относительно Оскара Гомеса, чтобы я в конце концов могла спокойно повесить трубку? Сейчас уже очень поздно, а у меня, как вы знаете, день выдался чрезвычайно долгий и насыщенный.
Последовало унылое молчание, исполненное тревоги, потом он заявил:
– Я хочу, чтобы все это прекратилось!
– Что именно? Этот наш разговор? Что ж, буду только рада. Прощайте…
– Нет, Маринус! Я… хочу выйти из игры.
Я попросила повторить последнее предложение: уж не ослышалась ли я.
И Д’Арнок повторил тоном обиженного ребенка:
– Я хочу выйти из игры.
– А дальше я говорю: «Правда?», а вы отвечаете: «Только в ваших мечтах!» Во всяком случае, когда я в последний раз училось в университете, эта игра выглядела примерно так.
– Я не в силах… не в силах выносить эти процедуры сцеживания. Я хочу выйти из игры.
Куда более странным, чем свойственные Анахоретам выражения в речи Д’Арнока, было то, что в его интонациях не сквозило ни капли чванства, столь характерного для его собратьев. Но я все еще была чрезвычайно далека от того, чтобы купиться на его «искренность».
– Ну что ж, Д’Арнок, – сказала я, – теперь, когда вы au fait [230] овладели искусством чувств и воображения, попробуйте представить себя на моем конце провода: как бы вы ответили на столь внезапную демонстрацию угрызений совести со стороны высокопоставленного Анахорета?
230
Действительно (фр.).
– Весьма скептически, черт побери! И для начала я бы спросил: «А почему именно сейчас?»
– Действительно прекрасный вопрос для начала разговора. Так почему сейчас, Д’Арнок?
– Это возникло не сейчас. И это не сиюминутное чувство. Это… как тошнота, которая у меня все усиливалась в течение последних… уже, наверное, лет двадцати. Но я больше не могу закрывать на это глаза. Я… Послушайте, в прошлом году Ривас-Годой, Десятый Анахорет, сделал своим источником… пятилетнего малыша из Параисополиса, это одна из пригородных трущоб Сан-Пауло. У Энцо – так звали малыша – не было ни отца, ни друзей; это был несчастный запуганный ребенок, но с очень живым и активным чакра-глазом; и Ривас-Годой стал для него, так сказать, старшим братом… Прямо как в учебнике. Я осуществил внутреннюю проверку Энцо, совершив акт ингрессии, и мальчик оказался совершенно чист, никаких признаков Хорологии. Так что я вполне одобрил его кандидатуру. Я присутствовал в Часовне на процедуре Возрождения, когда Ривас-Годой подвел Энцо к…
Я прикусила язык, потому что с него уже готовы были сорваться не меньше пяти ядовитых замечаний.
– …к «Санта-Клаусу» и предложил с ним познакомиться. – Даже по голосу Д’Арнока угадывалась гримаса отвращения.
– И это был мужчина европейской внешности, лет шестидесяти с виду, которого на самом деле не существует.
– Да. Энцо, собственно, и выбрали, потому что он говорил, будто Санта вполне может оказаться и настоящим. Так что Ривас-Годой пообещал мальчику, что возьмет его в Лапландию и познакомит с Сантой. Так что на этот раз Путь Камней оказался самой короткой дорогой к Северному Полюсу, а Часовня превратилась в столовую Санты, ну и Тьма вокруг… она, в общем, заменила полярную ночь… и все это было названо Лапландией. Энцо никогда не покидал своей фавелы, так что… – Д’Арнок протяжно выдохнул сквозь зубы, – …ничего лучше он и не видел. Ривас-Годой сказал, что я ветеринар, который лечит оленей Санты, если они вдруг заболеют, и Энцо пришел в дикий восторг, а Ривас-Годой предложил ему: «Хочешь посмотреть на отца Санты? Он изображен вон на той картине. Это волшебная картина, она умеет разговаривать, так что подойди и поздоровайся». Я думаю, эта последняя минута в жизни Энцо и стала самой счастливой. А потом, когда в день Солнцестояния состоялась процедура Возрождения, и мы пили Черное Вино, Ривас-Годой стал со смехом рассказывать, какой «тупой задницей» оказался этот бразильский мальчонка… и я лишь с огромным трудом сумел опустошить свой бокал.
– Но ведь все-таки сумели, не так ли? Ну, разумеется, сумели.
– Я же Анахорет высшего ранга! Да и потом, разве у меня был выбор?
– Достаточно было сделать шаг в сторону от Входа и рухнуть в глубины Марианской впадины. Вы бы не только избавились от чувства вины, но стали бы полезным вкладом в пищевые запасы местной аквафауны, а меня избавили бы от ваших – о, таких сверкающих! – крокодиловых слез.
Д’Арнок прошептал срывающимся голосом:
– Процедура сцеживания и изготовления Черного Вина должна быть прекращена!
– Энцо, мальчик из Сан-Пауло, должно быть, оказался и впрямь невероятно привлекательным и милым, что вас так разобрало, Д’Арнок. Вам, кстати, следует знать, что я совсем не уверена, что наш разговор через данное устройство нельзя про…
– Я же главный хакер Анахоретов, так что никто нас подслушать не сможет. Дело не только в Энцо. И не только в Оскаре Гомесе, который попался сегодня. Главный вопрос – это существование Анахоретов. С того самого дня, когда Пфеннингер впервые рассказал мне о Слепом Катаре, о том, что он создал, и о том, как это действует, я всегда был их соучастником… Послушайте, Маринус, если вы так уж хотите, чтобы я употребил слово «злодеяние», то я им воспользуюсь: я был соучастником их злодеяний. Я, разумеется, прибегал к определенной анестезии, чтобы не испытывать особой душевной боли. Я глотал их ложь. Я запросто переваривал все их дерьмовые утверждения: «Что значат какие-то четыре штуки в год по сравнению с восемью миллиардами?»… Но всему есть предел. И теперь меня просто тошнит от всего этого. От выискивания источников, от постоянного ухода за собственной внешностью, от убийств, от уничтожения душ. Меня тошнит от зла. Хорологи правы. Вы всегда были правы.
– А что вы скажете, Д’Арнок, когда ваша юношеская привлекательность станет убывать и совсем исчезнет?
– Но тогда я снова стану по-настоящему живым, а не… таким, как сейчас.
Снаружи на крыльце что-то потрескивало. Неужели вся эта сцена подстроена? Я осторожно выглянула наружу – енот.
– Вы поделились своими новыми взглядами с мистером Пфеннингером?
– Если вы и дальше намерены сидеть там и смешивать меня с дерьмом, Маринус, то я лучше первым повешу трубку. Отступничество, измена – это самые тяжкие преступления согласно кодексу Пути Мрака. И, между прочим, вам следовало бы использовать этот факт. Вы ведь понимаете, что для меня единственная возможность выжить – это помочь вам уничтожить ваших вечных врагов прежде, чем они уничтожат меня.
Да будь ты трижды проклят, Элайджа Д’Арнок! Но мне все же пришлось спросить:
– И как именно вы предлагаете нам уничтожить наших вечных врагов?
– С помощью взрыва психической энергии, который разрушит Часовню Мрака.
– Этим мы уже пробовали воспользоваться. И вы прекрасно знаете, чем закончилась наша попытка.
Хотя я и сама теперь, получив посылку из Норвегии, не была так уж уверена, что знаю, чем именно все это закончилось.
– Да, Хорология тогда потерпела поражение, но ведь вы впервые нарушили границу и еще толком не знали, с чем имеете дело. Ведь так?