Простые смертные
Шрифт:
– Создать эту организацию – самое меньшее, что я мог для тебя сделать.
Его взгляд говорил: Ну да, так твою мать, самое меньшее!
Я попытался отсрочить то, чего с таким ужасом ожидал.
– Ты повредил себе глаз в драке, Ричард?
– Нет-нет, никакой драки с поножовщиной в духе «Побега из Шоушенка» не было. Просто искра от сварочного аппарата угодила в глаз, причем в самый последний день моего пребывания в йоркширской тюрьме. Врач сказал, что уже через неделю повязку можно будет снять.
– Это хорошо.
Фотография маленького Габриеля валялась на полу вместе с бумагами. Я наклонился, поднял ее, и мой гость заметил с каким-то зловещим оживлением:
– Твой сын?
– Да. Габриель Джозеф. В честь Гарсиа Маркеса и Конрада.
– Ну что ж, пусть Господь даст и твоему
Он знает. Он все выяснил. Он здесь для того, чтобы отплатить.
– Тебе, должно быть, тяжело с ним разлучаться, – заметил Чизмен. – Ты здесь, а он в Испании.
– Да, ситуация далеко не идеальная, – согласился я, стараясь говорить обычным тоном, – но у Кармен в Мадриде семья, так что она там не одна. Понимаешь, ей всегда говорили, что у нее не может быть детей, и рождение Габриеля стало для нас просто маленьким чудом. Нет, даже большим чудом, огромным. Когда она об этом узнала, мы уже перестали быть, если можно так выразиться, «ячейкой общества», но она решила непременно выносить и родить этого ребенка… – я прислонил фотографию Габриеля к коробке со скотчем, – …он целиком плод ее трудов. Не хочешь ли присесть? У меня найдется по глотку бренди, чтобы отметить…
– Что именно? То, что я четыре с половиной года ни за что просидел в тюрьме?
Я и смотреть на него не мог, и глаз от него не мог отвести.
– Ты, похоже, нервничаешь, Криспин. Это я тебе так действую на нервы?
«Похоже»! Умножим это «похоже» на два, и получится полнейшая текстуальная невнятица в квадрате, подумал я и вдруг заметил, что карман куртки Ричарда Чизмена оттягивает нечто довольное большое и тяжелое. Вполне можно было догадаться, какой именно тяжелый и смертоносный предмет там находится. Он, похоже, прочел мои мысли:
– Вычислить, кто именно, когда и почему подложил кокаин в мой чемодан, Криспин, мне труда не составило. Я очень быстро все понял.
Горячо. Странно. Такое ощущение, словно из тебя понемногу вытягивают внутренности.
– Я твердо решил не вступать в конфронтацию с тем, кто меня предал, пока не выйду из тюрьмы. В конце концов, он ведь просто из кожи вон лез, добиваясь, чтобы меня репатриировали и поскорее освободили. Не правда ли?
Я не доверял собственному голосу, поэтому просто кивнул.
– Нет, Криспин! Он, чтоб его черти съели, и не думал лезть вон из кожи, чтобы меня оттуда вызволить! Если бы он признался, меня бы выпустили уже через несколько дней. Но он позволил мне гнить там!
Я заметил, что за окном снова идет снег. Секундная стрелка стенных часов двигалась крошечными скачками. А больше в комнате не двигалось ничто. Ничто.
– Там, в Боготе, валяясь в камере на вонючем тюфяке, я мечтал не только о Нью-Йорке. Я мечтал и о том, что именно я сделаю с этим человеком. С этим гребаным слизняком, который приходил на свидания со мной, чтобы тайно злорадствовать; который старательно делал вид, что ему не все равно, но отнюдь не рвался поменяться со мной местами. У него, собственно, даже мыслей таких не возникало. Согласно одному из моих планов я собирался подмешать ему в пищу наркотик, потом связать и медленно убивать отверткой дней так сорок. Ни один свой сюжет я никогда так любовно не шлифовал. Затем до меня наконец дошло, что все это просто глупо. По-мальчишески. Да и зачем так рисковать? Почему бы просто не встретиться с ним в Америке, заранее купив пистолет, а потом попросту вышибить этому гнусному типу мозги в каком-нибудь укромном уголку?
Впервые в жизни я жалел о том, что ко мне в любую минуту не может заглянуть ни наша секретарша Бетти, ни бородатый Иниго Уайлдерхофф.
– Твой мучитель, – я старался говорить как можно спокойней, – сам измучился от угрызений совести.
Чизмен так и взвился; теперь его голос напоминал колючую проволоку:
– Измучился?! Выступая по всему белому свету с лекциями? Рожая детей? Тогда как я – я! – был заперт в Колумбии в одной клетке с убийцами и наркоманами, вооруженными ножами и ржавыми бритвами. Так кто из нас подвергался большим мучениям?
Он сунул руку в карман. По коридору, насвистывая, прошел уборщик – я заметил, как он промелькнул в дверном проеме секретарской. Громче зови на помощь! – требовал от меня писатель Криспин Херши, перепуганный до потери сознания. Или сам беги за помощью. Или умоляй его: «Пожалуйста, не делай моих детей сиротами!» Или попытайся вступить с ним в переговоры. Или скажи, что напишешь полное признание…
…Или… или… позволь ему отомстить.
– Твой мучитель, – начал я, – вовсе не злорадствовал втайне, навещая тебя. Он презирал себя за трусость и до сих пор презирает. Однако эти признания уже ничего не изменят. Он хочет заплатить, Ричард. Но если ты хочешь денег, то тут он тебе ничем помочь не сможет: он сам буквально в шаге от банкротства. Впрочем, вряд ли ты хотел именно денег?
– Странное дело, – он покрутил головой, словно чему-то удивляясь, – вот я пришел сюда и не знаю, что предпринять.
Я покрывался то холодным, то горячим потом, чувствуя, что рубашка уже прилипла к телу.
– В таком случае я сяду за стол, – сказал я, – и буду ждать твоего решения. Только учти: твоему мучителю и в голову не приходило, что тебя могут на несколько лет засадить за решетку; он хотел просто подшутить, проучить тебя. Согласен, шутка вышла довольно глупая, но кто мог предположить, что все обернется таким кошмаром? Как ты решишь его наказать, так тому и быть. Он готов расплатиться с тобой сполна. Хорошо?
Нет, дорогой читатель, это было вовсе не хорошо. И я, окаменев в кресле, себя не помнил от страха. Лучше закрой глаза, уговаривал я себя, закрой, и не будешь видеть ни Ричарда Чизмена, ни твоих книг, ни заснеженного леса за окном. Всего один выстрел в голову. Существуют куда более мучительные способы мести. В ушах у меня что-то дребезжало, точно крышка на закипевшем чайнике, но я закрыл глаза и никак не мог знать, что в данную минуту делает Ричард Чизмен. Я, правда, слышал, как щелкнул спускаемый предохранитель, как Ричард подошел ко мне. Странно, но мой висок чувствовал дуло пистолета еще на расстоянии. БЕГИ! УМОЛЯЙ! СРАЖАЙСЯ! Но я, подобно страдающей от боли собаке, которая прекрасно понимает, для чего появился шприц в руках у ветеринара, оставался совершенно инертным и даже не пошевелился. И, кстати сказать, вполне контролировал и мочевой пузырь, и прямую кишку. Хоть какая-то милость. Итак, последние секунды… Последние мысли? Анаис, совсем еще маленькая, гордо дарит мне собственноручно сделанную книжку «Семейство кроликов отправляется на пикник». Джуно рассказывает, как самый классный мальчик у них в школе сказал, что она лучше его поймет, если прочтет книгу «Сушеные эмбрионы». Габриель, который так быстро растет там, в Мадриде, но еще пахнет молоком, памперсами и тальком. Жаль, что мы с ним так и не узнаем друг друга, хотя, может быть, кое-что от меня он найдет в моих книгах. Холли, мой единственный друг… Правда, единственный. И мне очень жаль ее огорчать, но моя смерть, безусловно, ее огорчит. Моя любимая строчка из «The Human Stain» Рота: «Ничто не длится вечно, и все же ничто не проходит бесследно, и ничто не проходит бесследно просто потому, что ничто не длится вечно» [224] . И точно так же, иносказательно, это не Ричард Чизмен собирался сейчас в меня выстрелить, нет, это палец Криспина Херши оказался на спусковом крючке еще тогда, когда он сунул крошечный пакетик с кокаином под подкладку чужого чемодана в чужом гостиничном номере. И вот теперь я дрожал от страха, теперь я сжимался в комок, теперь у меня из глаз ручьем текли слезы, теперь я сожалел о содеянном, ах, как я сожалел, и теперь он стал мной, теперь я стал им, теперь теперь теперь…
224
Филип Рот (р. 1933) – американский писатель, лауреат Пулитцеровской премии. Роман «The Human Stain» (2000) выходил в русском переводе под названием «Людское клеймо»; по нему был поставлен фильм «Запятнанная репутация» с Дж. Николсоном в главной роли.