Простым ударом шила

Хейр Сирил

Моллет с бесстрастным выражением лица смотрел на документ, который положила на стол мисс Браун. Минуту или две ни он, ни Петтигрю не произносили ни слова. Затем инспектор устало встал со стула.

— Что ж, — сказал он, — этого следовало ожидать, не так ли? Позаимствовано и возвращено. Я бы не удивился, увидев в конце принятую в государственных службах пометку: «Ознакомлен, благодарю». Курьер, разумеется, понятия не имеет, где именно подхватил эту папку. Просто взял ее с чьего-то подноса вместе с кучей других бумаг и доставил куда положено. И если бы я случайно не зашел сюда сегодня утром, никто бы и не догадался, что доклад прибыл отнюдь не из приемной управляющего.

— Интересно, сколько еще моих бумаг попадает

в такую ловушку? — заметил Петтигрю.

— Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем. Я виню себя за то, что вообще выпустил доклад из рук, но теперь поздно говорить об этом. Ну что ж, мистер Петтигрю, все вроде бы становится на свои места? В любом случае наш разговор оказался очень интересным, и я не забуду того, о чем вы мне рассказали. Увидимся днем на предварительном следствии.

Народу на следствии собралось не много. Единственным, кроме Петтигрю, сотрудником Контрольного управления оказался представитель администрации, явившийся, вероятно, узнать, каким образом штат его учреждения сократился на одну единицу. Местная пресса была представлена неряшливой молодой женщиной, по выражению лица которой, лишенному всякой искры интереса, легко было предположить, что никакая новая по сравнению с утренним открытием информация из полиции не просочилась. Жюри, состоявшее из семи человек, имело такой же твердокаменный вид, какой имеют все присяжные в мире. Кроме этих персонажей, в зале суда не набралось и дюжины зрителей, и никому из тех, кто не обратил внимания, что половина из них — полицейские в штатском, было невдомек, что разбирательство может оказаться хоть сколько-нибудь занимательным.

Первым свидетелем был озабоченный мужчина средних лет в черном галстуке. Он оказался братом мисс Дэнвил и ее единственным родственником. Сообщив, что в больничном морге опознал покойную как свою сестру, он уже через несколько секунд покинул свидетельскую трибуну. Неряшливая журналистка черкнула несколько слов в своем блокноте, постучала по зубам кончиком карандаша и зевнула. Она еще не успела и рта закрыть, как врач, которого Петтигрю видел в пятницу на месте происшествия, коротко доложил, что был вызван в здание Контрольного управления и нашел там уже умершую мисс Дэнвил. Потом на свидетельском месте появился окружной патологоанатом и начал подробно излагать результаты вскрытия. Он говорил на своем сугубо научном языке, так что прошло немало времени, прежде чем корреспондентка осознала смысл его речи, после чего начала бешено строчить в блокноте.

В переводе на общепонятный язык патологоанатом сообщил, что мисс Дэнвил умерла от колотой раны в живот. Раневое отверстие очень узкое и очень глубокое. Орудие убийства проткнуло почечную артерию, что явилось причиной обильного внутреннего кровотечения, которое способно привести к смерти за считанные минуты. Оружие, которым воспользовался убийца, должно быть длинным, твердым, тонким и остро заточенным. Это, разумеется, не обычный нож. Скорее стилет. Рана не представляет собой разреза. Это точечная рана, свидетельствующая о том, что орудие убийства имело не только очень острый конец, но и цилиндрическую форму. Можно было бы предположить… Но коронер предположений патологоанатома не приветствовал, и свидетель перешел к подробному, но не имеющему отношения к делу описанию состояния остальных органов и частей тела мисс Дэнвил, не имеющих ни малейших признаков отклонения от нормы. Петтигрю, который ничего не смыслил в медицине, с интересом отметил, что ее бедное помутившееся сознание, судя по всему, обитало в физически здоровом мозге. Никаких иных повреждений, подвел итог патологоанатом, на теле не найдено.

Как и предсказывал Моллет, после этого коронер объявил следствие официально отложенным. Пока он объяснял членам жюри, что на этом их обязанности временно завершены, Петтигрю пребывал словно в тумане. Он заранее знал суть показаний

патологоанатома, тем не менее они произвели на него шокирующее впечатление. Он пытался представить себе эту крохотную, глубоко проникающую рану. «Можно было бы предположить…» — мысленно повторил он слова патологоанатома. Интересно, что тот собирался сказать дальше? Впрочем, это было не так уж важно. Петтигрю и сам мог догадаться. У него было ощущение, что он давно уже это знал. Что там говорил Иделман? «Мы уже все выяснили — даже насчет оружия… Здесь их все называют шилами». Все это вписывалось в «легкомысленный сюжет», как выразилась миссис Хопкинсон! И каким-то кошмарным образом этот «сюжет» воплотился в жизнь, глупый фарс обернулся трагедией. На миг ему показалось, что его сейчас вырвет. Но он быстро взял себя в руки и, оглядевшись, увидел, что все присутствующие встают с мест, а его инспектор Джеллаби кивком приглашает следовать за ним.

Петтигрю покорно поплелся в полицейский участок. Моллет, во время разбирательства скромно сидевший в заднем ряду зала суда, опередил их и, когда они прибыли на место, уже находился в кабинете Джеллаби. Здесь он тоже старался выглядеть настолько незаметным, насколько это было физически возможно при его габаритах, и в течение всей первой части длинной беседы тихо сидел в углу, лениво наблюдая за колечками дыма от своей трубки, поднимавшимися к потолку.

По просьбе Джеллаби Петтигрю подробно описал все, что помнил, о событиях пятницы. Помнил он, по его собственному признанию, не так уж много и, оглядываясь назад, не мог сообщить ничего, что в тот момент вызвало бы подозрения в насильственном характере смерти мисс Дэнвил.

— Вы не видели ничего, что могло послужить орудием убийства? — спросил Джеллаби.

— Нет. Я ничего и не искал. Но комната очень маленькая и почти пустая.

— А с тех пор прошло три дня, за которые было несложно вынести из нее все улики, в том числе и орудие убийства, — сокрушенно добавил Джеллаби. — Это должен был быть весьма необычный инструмент.

— В Контрольном управлении их повсюду в избытке, — сказал Петтигрю. — Думаю, у моей секретарши он тоже есть.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Узкий и очень острый инструмент. Всем известный под названием «шило». Ими протыкают дырки в стопках бумаг, чтобы сшивать их.

— А почему вы уверены, что было использовано именно это орудие?

— Чтобы это объяснить, — устало сказал Петтигрю, — потребуется немало времени.

— Это как-то связано с тем, что кое-кто называет «сюжетом», сэр?

— Так вы уже наслышаны?

— Мистер Моллет передал мне свои заметки о том, что вы ему рассказали сегодня утром, так что я могу избавить вас от докуки рассказывать все снова, если вы позволите зачитать их прямо сейчас.

Он выдвинул ящик стола, достал плотно исписанные листки бумаги и начал читать на удивление точное изложение утреннего разговора. Петтигрю бросил взгляд на Моллета, и ему показалось, что он поймал на его широком добродушном лице сдержанный проблеск самодовольства. Во время их разговора Моллет не делал никаких записей, так что точность воспроизведения была отличным свидетельством феноменальной памяти, которой он гордился.

— Итак, сэр, — закончив чтение, обратился к Петтигрю мистер Джеллаби, — верно и полностью ли здесь изложено то, что вам стало известно по этому делу с момента вашего приезда в Марсетт-Бей?

— Не совсем. Нужно иметь в виду, что все это время я в первую очередь занимался расследованием дела Бленкинсопа и всего, что оно за собой повлекло. А также то, что утром я еще не слышал показаний, данных во время следствия.

— И это подводит нас к тому, что вы сказали нам только что, сэр. Когда на сцене появилось шило?

Петтигрю пересказал то, что помнил из разговора с Иделманом, и что неотступно вертелось у него в голове с момента, когда он услышал показания патологоанатома.