Протекционизм и коммунизм

Бастиа Фредерик

Во втором случае высвободившаяся часть труда посвящается производству В, нового богатства, равного 10, и при этом Франция не лишается ни А, ни Б. Теперь на место А поставьте железо, на место Б – вино, шелк, парижские предметы роскоши, на место В – отсутствующие или недостающие богатства, и вы тотчас обнаружите, что ограничения просто-напросто ограничивают национальное благосостояние¹¹.

Не желаете ли вы, чтобы мы с вами выпутались из этой цепкой алгебры? Что до меня, я очень этого желаю. Вы не станете отрицать, что хотя запретительный режим несколько улучшил положение в угледобывающей отрасли, но сделал это, подняв цену на уголь. Вы также не станете отрицать, что рост цены на уголь, с 1822 г. и до наших дней, вызвал дополнительные расходы у тех, кто этот уголь потребляет, кто им топит и им обогревается; иначе говоря, налицо потеря. Так разве можно

сказать, что благодаря ограничительному режиму производители угля, нисколько не уменьшив свои капиталы и обычные прибыли, еще и получили сверхприбыль, эквивалентную этой потере? А ведь должны были бы получить, чтобы протекция, оставаясь несправедливой, одиозной, грабительской и коммунистической, все же была нейтральной с чисто экономической точки зрения. Должны были бы получить, чтобы она выглядела хотя бы простым грабежом, лишь перемещающим богатство из одних рук в другие, не разрушая его. Но вы сами пишете, на странице 236, что «шахты Авейрона, Але, Сент-Этьена, Крезо, Анзена, самые крупные и известные шахты, не дали дохода даже в четыре процента от вложенного капитала!» Чтобы капитал давал во Франции четыре процента, он не нуждается в протекции. Так где же прибыль, которая покрывала бы потерю?

Это еще не все. Получается и другая национальная потеря. Поскольку ввиду подорожания топлива все потребители угля понесли потери, они вынуждены ограничивать и иные свои потребности, так что в целом от этого страдает весь национальный труд. Именно эту потерю никогда не учитывают, потому что она не бросается в глаза.

Позвольте мне поделиться с вами еще одним наблюдением, которое, к моему удивлению, никого не трогает и не потрясает. Протекция, распространяемая на продукцию сельского хозяйства, проявляет все свою безобразнейшую несправедливость к тем, кого называют пролетариями, а в долговременной перспективе она ударит и по самим земельным собственникам.

Давайте вообразим, что где-то в южных морях есть остров, где земля стала частной собственностью некоторого числа обитателей.

Вообразим также, что на этой узурпированной и ограниченной территории живет пролетарское население, растущее или имеющее тенденцию к росту¹².

Этот последний класс не может произвести непосредственно ничего из того, что необходимо для жизни. Поэтому ему приходится отдавать свой труд людям, которые в состоянии снабжать его, в порядке обмена, продовольствием и даже материалами для его же собственного труда – хлебом, фруктами, овощами, мясом, шерстью, льном, кожей, древесиной и т. д.

Он, этот класс, явно заинтересован в том, чтобы рынок, где продаются все эти вещи, был как можно более широк. Чем больше он найдет там себе сельскохозяйственных продуктов, тем больше продуктов достанется ему на каждую единицу отданного им труда.

При свободном режиме множество судов будут бороздить моря и океаны в поисках продуктов и материалов на соседних островах и континентах и привозить их домой, чтобы менять на промышленные изделия. Земельные собственники будут жить прекрасно, на что будут иметь полное право. Будет поддерживаться справедливое равновесие между ценностью промышленного труда и ценностью труда сельскохозяйственного.

Однако – при таком-то положении вещей! – земельные собственники острова вдруг решили провести нехитрый подсчет. Если мы, рассудили они, помешаем пролетариям трудиться на заграницу и получать оттуда продукты питания и сырье, они будут вынуждены обратиться к нам. И поскольку численность их непрерывно растет, а значит и обостряется конкуренция между ними, они волей-неволей удовольствуются той частью продовольствия и сырья, которую мы соизволим выставить на продажу, оставив себе все нужное нам самим, и, разумеется, мы будем продавать наши продукты по очень высокой цене. Иными словами, будет нарушено ценностное равновесие между их трудом и нашим. Они будут посвящать удовлетворению наших потребностей гораздо больше рабочих часов. Так примем же запретительный закон, который пресечет стесняющую нас торговлю, а для исполнения этого закона создадим корпус должностных лиц, оплачиваемых и пролетариями, и нами.

Я спрашиваю вас, не есть ли это вершина угнетения и закабаления, вопиющее нарушение и разрушение ценнейшей из всех свобод, уничтожение первой и священной собственности из всех ее видов?

И представьте себе, земельным собственникам совсем не трудно будет протащить такой закон, изобразив его как некое благодеяние, дарованное всем трудящимся. Они непременно скажут им:

«Мы сделали это не ради самих себя, ибо мы люди порядочные и честные, а ради вас. Наш интерес нам безразличен, мы печемся

об интересе вашем. Благодаря такой мудрой мере сельское хозяйство будет процветать. Мы, земельные собственники, станем богатыми, а значит будем давать вам много работы и достойно оплачивать ваш труд. Иначе мы бы обнищали, а во что превратились бы вы – страшно сказать! Остров был бы заполонен заграничными продуктами и материалами, ваши суда сновали бы по морям как челноки. Какое национальное бедствие! Да, вокруг вас будет изобилие всего и вся, но вам-то достанется что-нибудь? И не говорите, будто ваши заработки не только сохранятся, но и будут расти потому, дескать, что возрастет число тех, кому будет нужен ваш труд. А вдруг им, иностранцам, придет в голову фантазия поставлять свои продукты за бесценок? Тогда у вас не будет ни работы, ни заработка, и вы погибнете от истощения посреди обилия и роскоши. Поверьте нам, примите наш закон с признательностью. Плодитесь и размножайтесь. То, что будет оставаться на острове после удовлетворения наших собственных потребностей, будет отдаваться вам в обмен на ваш труд, а труд вам всегда будет обеспечен. Особенно остерегайтесь верить, будто между вами и нами идет какой-то спор и будто мы угрожаем вашей свободе и вашей собственности. Никогда не слушайте тех, кто вам так говорит. Запомните: спор идет между вами и заграницей, этой варварской заграницей – да покарает ее Господь! – которая явно хочет эксплуатировать вас, предлагая вам гнусные сделки, которые вы свободны принять или отвергнуть».

Нет ничего невероятного в том, что подобное словоизвержение, украшенное софизмами по поводу денег, торгового баланса, национального труда, сельского хозяйства, этой кормилицы государства, по поводу угрозы войны и т. д., и т. п., получит огромный успех и сильно облегчит одобрение угнетательского законодательного акта самими угнетенными. Так было и так будет.

Однако предубеждения и заблуждения земельных собственников и пролетариев не меняют природы вещей. Результатом будет нищее население, изголодавшееся, невежественное, развращенное, гибнущее косяками от недоедания, болезней, пороков. Результатом будет также горестное крушение умов, интеллектов, понятий права, собственности, свободы и истинного предназначения государства.

Особо я хотел бы подчеркнуть неминуемость наказания за все это самих земельных собственников, которые, разоряя массу потребителей, готовят собственное разорение, ибо на этом острове все более и более нищающее население станет употреблять простейшие и дешевейшие продукты. Люди будут питаться каштанами, кукурузой, просом, гречихой, овсом, картофелем. Они забуду вкус пшеничного хлеба и мяса. Земельные собственники удивятся: отчего это стало хиреть сельское хозяйство? Тщетно они будут суетиться, устраивать совещания и извечно твердить одно и то же: «Наберем побольше фуража, с фуражом будет скот, со скотом будут удобрения, с удобрениями будет хлеб». Тщетно будут они вводить новые налоги, чтобы раздавать премии производителям клевера и люцерны. Они всегда будут натыкаться на преграду – на несчастное население, которое не может купить себе мяса, а значит задать начальный импульс этому вроде бы столь обычному круговращению. В конце концов они, понеся большие расходы, уяснят, что лучше уж терпеть конкуренцию, но зато иметь богатого клиента, чем быть монополистами при нищенствующей клиентуре.

Вот почему я и говорю: запретительная система есть не просто коммунизм, а коммунизм в чистом виде. Он начинается с передачи способностей и труда бедняка, то есть единственной его собственности, в распоряжение богача, он влечет за собой прямую потерю для масс и заканчивает тем, что и сам богач оказывается жертвой общего разорения. Ведь он предоставил государству странное право брать имущество у малоимущих и отдавать его многоимущим. И когда обездоленные всей страны (или всего мира) потребуют вмешательства государства, чтобы произвести уравнение в обратном направлении, я, по правде говоря, не знаю что им ответить. Во всяком случае первым и наилучшим ответом был бы отказ от всякого и всяческого угнетения.

Однако я спешу покончить с этими расчетами и подсчетами. Что мы имеем в итоге нашего с вами разговора? Что говорим мы, и что говорите вы? Есть пункт, капитальный пункт, по которому мы и вы согласны друг с другом: вмешательство законодателя с целью уравнять достояния, отнимая у одних и одаривая других, это есть коммунизм, то есть смерть всякого труда, всякого сбережения, всякого благополучия, всякой справедливости, всякого общества.

Вы сами с горечью замечаете, что эта зловещая доктрина заполонила все газеты и книги – одним словом, то поле, на котором разгуливают разного рода спекуляции и домыслы, против которых вы восстаете, тоже в книге.