Против часовой
Шрифт:
– Хай, – сказала Наташа, – хау ар ю.
Индеец вынул трубку изо рта. У него был несколько потусторонний взгляд. Он сказал, помолчав:
– Ку томас, гринго?
Наташа виновато пожала плечами.
Индеец вынул из соломы бутылку с мутной жидкостью, зубами ловко вытянул пробку и протянул бутылку Наташе. Несомненно, это была текила. Наташа, перехватив сумочку под мышку, приблизилась к повозке, взяла бутылку и сделала из горлышка глоток. Текила оказалась на редкость противной – конкурировать с ней могла лишь та, которую налили Наташе в баре на окраине Мехико. Она задохнулась. Но мужественно виду
– Салуд, – сказал индеец и тоже приложился.
Он заткнул пробку и подвинулся, предлагая Наташе сесть. Но не подал руки. Наташа запрыгнула в повозку, находчиво сообразив, что скорее всего в этой стране индейцам не велено прикасаться к белым женщинам.
Ну без особой нужды…
Не проехали они и ста метров, как со стороны реки, с того берега, где были деревья, послышался выстрел. Потом еще один. Наташа поняла, что стреляют из охотничьей двустволки, – отцовские еще уроки. Она вздрогнула, но не от испуга, конечно, а от неожиданного чувства узнавания.
– Доктор, – сказал индеец, а мул и ухом не повел. Никто не заметил
Наташиного полуобморока: индеец вновь курил трубку, а мул мерно плелся вперед.
По дороге еще дважды прикладывались к бутылке, индеец – по алкоголической привычке, Наташа от последнего волнения. Показалась впереди деревня… Так, верхом на муле и немножко навеселе, Наташа достигла цели.
Глава 30. Неужели муж
Индеец, ни о чем Наташу не спрашивая, ехал по деревенской улице.
Индейцы жили, вопреки Наташиным представлениям, вовсе не в вигвамах, а в хижинах, крытых тростником. Некоторые дома были на сваях. В пыли копошились коричневые дети, а перед каждым домом сидел мужчина и курил трубку. И почти перед каждым стояла бутылка. Ни одной женщины, как всегда в этой стране, видно не было. И, как обычно, было видно, что на задах сушится разноцветное тряпье.
Они ехали по улице, и жители следили за ними бесстрастно. Деревня оказалась довольно большая, и улица была длинной, будто испытывала
Наташино терпение. Жизнь стала иссякать, между хижинами образовывались все более широкие пустыри, и мул остановился.
– Доктор, – показал индеец рукой с зажатой в кулаке трубкой.
Он показал на точно такую, как и все остальные, деревенскую хижину, вот только сбоку была раскинута широкая брезентовая палатка с марлевыми окнами, а на флагштоке рядом болтался белый флаг с коряво нарисованным на нем красным крестом.
Наташа соскочила на землю, мул тут же тронулся, и Наташа не успела поблагодарить возницу. Впрочем, она тут же о нем забыла. Прижимая к груди сумку, пошла к хижине, не слишком твердо ступая. На пороге стояла очень красивая индианка лет тридцати. Она была одета в скромное европейское неприталенное платье, а ее блестящие черные волосы были гладко зачесаны и схвачены серебристым обручем.
Непроизвольно Наташа провела рукой по волосам – на месте ли ее красивая красная мексиканская ленточка.
“Да, – подумала Наташа, ступая все медленнее, – она очень красива…
Очень красива…”
И тут индианка улыбнулась.
– По-жья-луйста, Натьяша, – сказала она. – Велкам.
Наташа пошатнулась и, быть может, упала бы, коли та ее не подхватила бы…
Наверное, минуту она была без сознания, потому что не помнила, как оказалась в доме в неустойчивом кресле-качалке – кресле-кончалке, вспомнила Наташа и улыбнулась. Было полутемно – свет шел лишь от небольшой керосиновой лампы. Индианка сидела напротив за столом и вовсе на Наташу не смотрела. Она что-то писала, и Наташа увидела на правой ее руке серебряное украшение: четыре колечка, цепочками прикрепленных к браслету. Точно такое было на руке у Сольвейг. И
Наташе показалось, что есть какая-то связь, как бы одна линия: свердловская цыганка, Сольвейг и эта красивая индианка…
Хозяйка подняла глаза и улыбнулась. У нее были замечательные зубы – белые и крупные.
– Валерий вайт ю. Сей-чиас он пиф-паф. – И она смешно показала, как
Валерка стреляет из ружья.
Наташа подумала, что это первый мексиканский дом, в котором ей не предложили текилы, но тут дверь отворилась и на пороге предстала фигура. Это был, несомненно, Валерка, но совсем другой. Он стал еще суше и поджарее, однако от него исходила физически ощутимая сила. Он был в пончо, на голове красная бандана, за спиной ружье, с толстого кожаного ремня свисали две окровавленные птицы.
– Это утки? – спросила себя Наташа, опасаясь опять потерять сознание.
Индианка подошла к мужу, помогла ему освободиться от ружья и патронташа, взяла мертвых птиц.
– Здравствуй, – сказал Валерка, – как добралась? Мы тебя ждали.
Только не плакать, попросила сама себя Наташа и ответила:
– В Москве все хорошо.
– Москва, Москва… – Валерка присел на лавку у двери и стал снимать сапоги. – Это где-то в Европе. Где-то не доезжая Уральских гор…
Вот и исполнилось, думала Наташа, внутренне плача, все исполнилось, как должно было быть, как говорила Сольвейг, и я пришла домой. А что до того, что меня встретили так просто, так ведь мы и не расставались… Кажется, после всего перенесенного Наташа была не совсем в себе.
– Да, ты приехала вовремя, – говорил между тем Валерка. – Еще несколько дней – и ты могла бы нас здесь не застать. Мы были бы уже там, за Рио-Браво-дель-Норто… Кстати, вы тут без меня познакомились?
Нет, он очень изменился, не внешне, нет, думала Наташа, его слушая, он стал другой, но все равно – тот же…
– Натья-ша, – представилась индианка и протянула Наташе руку в серебряных украшениях.
Глава 31. Вторая жена
Пошел уже третий день, как Наташа жила в Валеркином доме. И в первую же ночь индианка уступила ей свое место в постели, и, как ни устала
Наташа, это была ночь радости.
Наташа решила ничему не удивляться. В конце концов, она приложила столько сил, чтобы оказаться в этой самой Мексике вниз головой, на
другой стороне Земли, и было бы очень глупо и невежливо ждать, чтобы здесь все было, как на той.
В доме не пили текилы, не пили чая и кофе. И вскоре разъяснилось – почему. По вечерам после ужина все трое садились вокруг стола,