Против часовой
Шрифт:
Сраженная этим театральным шиком, Наташа тоже протянула руку – для поцелуя. Виктор склонил голову – волосы соль с перцем, ровный пробор, и за время довольно долгого поцелуя Наташа уловила волнующий горьковато-томный запах его духов. Она осела на подставленный стул.
Официант выдернул из серебряного ведерка потную бутылку шампанского, которое тут же запенилось в Наташином бокале.
Глава 23. Виктор
– И что же все это значит? – выговорила Наташа, поперхнувшись
– Наш друг поручила мне вас развлечь, – отвечал кабальеро.
– Что ж, постарайтесь, если получится, – нагловато бросила Наташа, несколько уязвленная тем, что Виктор всего лишь выполнял поручение
Сольвейг, а вовсе не подчинился собственному романтическому порыву.
Он сухо продолжил:
– Вот вам разрешение на пребывание на севере. И вот карта с вашим маршрутом – Сольвейг просила вам передать.
Наташа развернула карту: это был очень четкий план, нарисованный от руки. И приписка: помни, индейцы тараумара не говорят по-английски.
– Спасибо. Но отчего такой… такой мексиканский принц слушается старую чужую женщину, как евреи родную маму?
– Я многим обязан ей, – просто сказал Виктор. – Однажды в Москве она спасла мне жизнь. Ну, вы понимаете, дипломатические миссии зачастую сопряжены с риском… Старая история, как-нибудь потом можно будет вернуться к этой теме… Но не хотелось бы… – Он взглянул на
Наташу, как бы проверяя, понимает ли она его.
Как ни далека была Наташа от этих сфер, ей хватило сообразительности понять, что за миссия была у Виктора в России. Шпион, этого мне еще не хватало, сказала она себе.
– Скажите, Виктор, только честно, отчего Сольвейг так носится со мной? Она, конечно, весьма… необычная женщина. Но в конце концов мы едва знакомы… – Наташа вспомнила, как Солвейг, внешне такая снисходительная, всплеснула руками и воскликнула по-испански, когда увидела Наташу, которую Виктор нашел в храме, на пороге своего дома
аве Мария, гратиа плена, что Наташа перевела по-русски слава Богу…
– Ну-у… – протянул Виктор и достал золотой инкрустированный какими-то цветными камушками портсигар. – Вы позволите?
– Курите на здоровье, – процедила Наташа, начиная не на шутку злиться. Потому что она привыкла все понимать, ценила ясность и точность, иначе не надо и думать заниматься наукой. А тут один туман. И небезопасный туман.
– Ну, во-первых, вы ей нравитесь… да. – Появилась и золотая зажигалка, и Наташа невольно загляделась на отполированные, овальные, розовые с фиолетовым оттенком ногти Виктора. – Но это, конечно, не все, – продолжал он. – Думаю, вы подкупили ее своей историей… Знаете ли, к старости люди делаются… как это сказать… сентиментальны.
– К старости делаются глупыми и эгоистичными! – отрезала Наташа, вспомнив свою свекровь Фиру, на которую самым странным образом
Сольвейг внешне была чуть похожа.
Виктор, казалось, не услышал ее. Он затянулся, выпустил ароматный дым и продолжил:
– А Сольвейг к тому же осталась добра. Так вот, нечто похожее на ваш случай было у Сольвейг в молодости.
– На мой случай?
– Ну в некотором роде. Наверное, она тоже хотела бы увидеть своего первого мужа.
– И что же ей мешает?
– Он умер молодым много лет назад. На ее руках. Точнее, положил голову ей на грудь, обнял ее за шею, вздохнул – и умер.
– Ужасно, – сказала Наташа, притворно хлопая глазами. Но и подозревая, что ее, как выразился бы Валерка, парят.
– Они ходили в одну и ту же школу. На Чистых прудах. Вы москвичка?
– Нет, – ответила Наташа с запинкой. – Но живу в Москве последние двадцать пять лет.
– Москва – красивый город, – дежурно заметил Виктор. – Что будете есть? Может быть, для начала что-нибудь рыбное?
– Да… что-нибудь легкое… на ваше усмотрение…
Виктор повернулся к официанту, который так и стоял у них за спиной.
Тот позвал метрдотеля… Красива ли Москва? Наташа не любила этот город. Как хорошо встать спиной, наконец, к кондитерским храму
Василия Блаженного и павильонам ВДНХ, к чудовищным византийским сталинским высоткам, к мелкому дурно одетому люду, вечно ждущему троллейбуса по всему грязному Садовому кольцу, к пирогам с капустой, ко всей этой никакой не социалистической и не капиталистической, а торгашеской и мещанской Москве, о чем говорит и ее новая архитектура… А лицом повернуться на юг, к чарующей и пышной, пылающей Мексике, барочной, а никакой не готической, как отчего-то пишут в Советском энциклопедическом словаре. Мексика – родина мира, так, кажется, говорила Сольвейг Наташе в самолете…
Перед их столиком стоял метрдотель. В каждой руке у него было по чудовищу. Кажется, это были огромные лангусты. Чтобы продемонстрировать, что они еще живые, метрдотель ловко нажимал им на глаза – и твари поднимали и опускали плоские зазубренные хвосты.
– Который глядит на сеньору? – спросил Виктор.
– Этот вот… Нет, тот.
– Гриль? Или духовка?
– Г-гриль, – ответила, запнувшись, Наташа, – но я же такого не съем.
– Как это говорят русские – запросто. – И Виктор что-то сказал метрдотелю.
Тот повернулся и понес прочь этих еще живых морских гадов, раскрашенных природой в серо-зеленые с красным тона. И тут Наташа вспомнила, что утром вдоль пляжа, где она нежилась в шезлонге, длинной вереницей проплыли рыбацкие лодки. Может быть, именно они и поймали Наташе на обед лангуста?
– Сеньора будет запивать лангустов шампанским? Или спросить белого вина? Советую попробовать нашего калифорнийского…
– Валяйте, попробуем. И знаете что, Виктор, перестаньте надо мной подтрунивать. И зовите просто – Наташа.