Противостояние. 16 июня – 4 июля 1990. Том 1
Шрифт:
– Она видит, что Эми Лаудер выходит замуж, – рассуждал Питер, – и думает: «На ее месте следовало быть моей Фрэн. Эми симпатичная, но рядом с Фрэн она смотрится как старое треснувшее блюдо». Твоя мать всю жизнь пользовалась старыми мерками, и теперь ее не изменишь. Вот почему вы иногда сцепляетесь так, что искры летят, будто кремень о сталь. Винить в этом некого. И помни, Фрэн: она слишком старая, чтобы меняться, а ты – достаточно взрослая, чтобы это понимать.
От взаимоотношений в семье он вернулся к работе, рассказывая о том, как один их сотрудник едва
Питер продолжал перескакивать с одного на другое, и его голос звучал приятно и успокаивающе. Тени отца и дочери удлинились и двигались по грядкам перед ними. Все это убаюкивало Фрэн, как и всегда. Она пришла сюда, чтобы кое-что сказать, но часто бывало, что, придя сказать, она оставалась, чтобы слушать. Отец не нагонял на нее скуку. Насколько она знала, никому не было с ним скучно, за исключением разве что ее матери. Он был прирожденным рассказчиком.
Она осознала, что отец замолчал. Он сидел на камне в конце своей грядки, набивал трубку и смотрел на нее.
– Что тебя тяготит, Фрэнни?
Мгновение она не отрывала от него глаз, не зная, как начать. Она пришла, чтобы во всем ему признаться, но теперь не знала, сможет ли это сделать. Молчание повисло между ними, принялось разрастаться, угрожая превратиться в пропасть, и этого она вынести не смогла. Прыгнула.
– Я беременна.
Он перестал набивать трубку и только смотрел на нее.
– Беременна, – повторил он так, будто никогда не слышал этого слова раньше. – Ну, Фрэнни… это шутка? Или такая игра?
– Нет, папочка.
– Подойди-ка ко мне и сядь рядом.
Она послушно повиновалась. Каменная стена отделяла их землю от городской площади. За стеной росла спутанная, сладко пахнущая живая изгородь, которую давно уже никто не подстригал. Болела голова, ныл желудок.
– Это точно? – спросил он ее.
– Точно! – ответила она, а потом – без всякой наигранности, просто не смогла сдержаться – громко разрыдалась.
Долго, очень долго он обнимал ее одной рукой. Когда слезы понемногу начали иссякать, она заставила себя задать вопрос, который беспокоил ее больше всего.
– Папочка, ты по-прежнему любишь меня?
– Что? – Он в недоумении посмотрел на нее. – Да, конечно, я по-прежнему очень люблю тебя.
От этих слов она снова разрыдалась, но на этот раз он предоставил ее самой себе и принялся раскуривать трубку. В воздухе поплыл аромат «Боркум Рифф».
– Ты огорчен? – спросила она.
– Я не знаю. У меня никогда раньше не было беременной дочери, и я толком еще не понимаю, как это следует воспринимать. Тот самый Джесси?
Она кивнула.
– Ты сказала ему?
Опять кивок.
– И что он говорит?
– Что женится на мне. Или заплатит за аборт.
– Женитьба или аборт. – Питер Голдсмит затянулся. – И нашим, и вашим.
Она смотрела на свои руки. Грязь в складочках кожи на костяшках и под ногтями. «Руки дамы выдают ее привычки, – зазвучал в голове голос матери. – Беременная дочь. Мне придется выйти из церковной общины. Беременная дочь. Руки дамы…»
– Я бы не хотел задавать лишних вопросов, но неужели он… или ты… неужели вы не соблюдали какие-нибудь предосторожности? – спросил ее отец.
– Я принимала противозачаточные таблетки, – сказала Фрэнни. – Они не подействовали.
– Тогда, похоже, винить можно только вас обоих. – Отец всматривался в нее. – И я не могу этого делать, Фрэнни. Не могу винить. В шестьдесят четыре нетрудно забыть, каково оно было в двадцать один. Поэтому о вине мы говорить не будем.
Она испытала такое огромное облегчение, что едва не лишилась чувств.
– Твоя мать найдет, что сказать тебе о вине, и я не стану ее останавливать, но не стану и поддерживать. Ты это понимаешь?
Она кивнула. Ее отец уже не пытался возражать матери. Во всяком случае, вслух. По причине ее очень уж острого язычка. «Если ей перечат, ситуация иной раз выходит из-под контроля», – однажды сказал он Фрэнни. А когда ситуация выходит из-под контроля, она может зарезать человека без ножа и пожалеть об этом слишком поздно, уже нанеся смертельную рану. Фрэнни подумала, что много лет назад ее отец, вероятно, оказался перед выбором: продолжить сопротивление, что неминуемо привело бы к разводу, или сдаться? Он предпочел второе – но на своих условиях.
– Ты уверен, что в этой ситуации сможешь остаться в стороне, папочка? – спокойно спросила она.
– Ты хочешь, чтобы я поддержал тебя?
– Не знаю.
– Что ты собираешься со всем этим делать?
– С мамой?
– Нет. С собой, Фрэнни.
– Не знаю.
– Выйдешь за него? Вдвоем можно жить на те же деньги, что и одному. Так говорят, во всяком случае.
– Не думаю, что смогу. Мне кажется, я разлюбила его, если вообще любила когда-нибудь.
– Ребенок? – Трубка его хорошо раскурилась, и сладкий запах дыма разлился по летнему воздуху. В саду сгустились тени, начали стрекотать сверчки.
– Нет, причина не в ребенке. Это все равно бы случилось. Джесс… – Она не договорила, пытаясь определить, что же все-таки не так в Джесси, что именно она упускает из-за напряжения, вызванного перспективой появления ребенка, необходимостью принять решение и вырваться из угрожающей тени матери, которая сейчас покупала в торговом центре перчатки на свадьбу лучшей подруги детства Фрэн. Это что-то она бы могла похоронить, но оно тем не менее беспокойно ворочалось бы под землей шесть, шестнадцать или двадцать шесть месяцев, чтобы в конце концов подняться из могилы и наброситься на них обоих. Женишься в спешке – раскаиваешься всю жизнь. Одна из любимых пословиц ее матери. – Он слабый, – продолжила она. – Точнее я не могу объяснить.