Противостояние. Том II
Шрифт:
По другую сторону гор находилась целая компания отщепенцев. А когда в одном месте собирается достаточно отщепенцев, возникает мистическое притяжение — и ты оказываешься внутри этого мира аутсайдеров. Внутри, где тепло. Такая малость — быть внутри, где тепло, но на самом деле это так много. Почти самая важная вещь на свете.
Может, он не хочет, чтобы они были квиты и чтобы все закончилось. Может, он не хочет надрывать пупок ради перспективы разъезжать в похоронной карете двадцатого столетия, получать ничего не значащие благодарности за свои идеи и ждать пять лет, пока Бейтман не уйдет в отставку из их распрекрасного комитета, чтобы он смог войти в него… А что, если они снова решат прокатить его? А они могут, поскольку дело тут не только в возрасте. Они взяли этого проклятого
Уголек обиды разгорелся теперь ярким пламенем. Думать, конечно, думать — легко сказать, а иногда и легко выполнить, но… Что толку думать, если все, что ты получаешь взамен от правящих миром неандертальцев — это дикий гогот или, что еще хуже, письменная благодарность?
Он добрался до автобусной станции. Было еще рано, и никто пока не появился. На двери висело объявление, что 25-го опять состоится общее собрание. Общее собрание? Общая галиматья.
Зал ожидания был весь завешан плакатами, рекламирующими туры компании «Грейхаунд Америпасс», и фотографиями больших уродливых междугородных автобусов, катящих по Атланте, Новому Орлеану, Сан-Франциско, Нашвиллу и Бог знает где еще. Он сел и холодным взглядом уставился на темные газовые автоматы, автомат кока-колы и кофеварку, которая также разливала чай «Липтон», слабо пахнущий дохлой рыбой. Он закурил сигарету и швырнул спичечный коробок на пол.
Они приняли конституцию. Ур-р-р-а-а-а-а. До чего же распрекрасно и замечательно. Они даже спели «Звездно-полосатый флаг», слава Христу всемогущему. Но допустим, Гарольд Лодер поднялся бы с места не для того, чтобы внести пару конструктивных предложений, а чтобы открыть им страшную правду жизни в этот первый год после эпидемии?
«Леди и джентльмены, меня зовут Гарольд Лодер, и я здесь для того, чтобы рассказать вам, говоря словами старой песенки, как идут у нас делишки и где главные все фишки. Как Дарвин. Друзья и соседи, в следующий раз, когда вы встанете и споете Национальный гимн, задумайтесь о следующем: Америка сдохла, она мертва, как гвоздь в двери, мертва, как Джекоб Марли, как доставка обедов по заказу и как Гарри Трумэн, но законы, изложенные мистером Дарвином, еще очень и очень живы, живы, как был жив призрак Джекоба Марли для Эбенезера Скруджа. Размышляя о прелестях конституционного правления, уделите немного времени размышлениям о Рэндалле Флагге, человеке запада. Я сильно сомневаюсь, что он тратит время на такую ерунду, как общие собрания, ратификации и дискуссии по поводу истинного значения болтологии в лучших традициях либерализма. Вместо этого он сосредоточен в основном на своем Дарвине, готовясь протереть великую пластиковую стойку вселенной вашими дохлыми телами. Леди и джентльмены, позвольте мне робко предположить, что, пока мы пытаемся включить свет и ожидаем, когда же хоть один врач отыщет наш маленький счастливый улей, он, может быть, неустанно ищет кого-то с дипломом пилота, чтобы начать бомбежки Боулдера в лучших традициях „Фрэнсис Гэри Пауэрз“. Пока мы обсуждаем животрепещущий вопрос о том, кто войдет в комитет по очистке улиц, он, вероятно, уже готовится к созданию комитета по чистке ружей, не говоря уже о минометах, ракетных установках и, вполне возможно, центрах бактериологического оружия. Конечно, мы все знаем, что в этой стране НЕТ никаких центров бактериологического или биологического оружия, и это одна из тех вещей, которые сделали эти страну великой — КАКУЮ страну, ха-ха, — но вы должны отдавать себе отчет в том, что, пока мы заняты детскими играми, он…»
— Эй, Сокол, зарабатываешь сверхурочные?
Гарольд поднял глаза и улыбнулся.
— Ага, думаю, кое-что заработаю, — сказал он Уайзаку. — Я и тебя отметил, когда пришел. Так что шесть баксов тебе уже причитается.
— Ну ты и хохмач, Сокол, — расхохотался Уайзак.
— Это точно, — согласился Гарольд, все еще улыбаясь, и принялся перешнуровывать ботинки. — Жуткий хохмач.
Глава 56
Стю провел следующий день на электростанции, занимаясь обмоткой двигателей, и после работы возвращался
— А я тут вроде как поджидаю тебя, Стю. У тебя найдется минутка?
— Только одна. Опаздываю к ужину. Фрэнни будет волноваться.
— Ага. Судя по твоим лапам, ты мотал проволоку на электростанции. — Ральф выглядел рассеянным и озабоченным.
— Да. Даже рукавицы не помогают. Все ладони окорябаны.
Ральф кивнул. В парке торчало еще, быть может, с полдюжины людей, глазевших на узкоколейную электричку, ходившую когда-то из Боулдера в Денвер. Три молодые женщины ужинали на открытом воздухе. Стю было очень приятно просто посидеть здесь, положив израненные руки на колени. «Может, следить за порядком будет не так уж и плохо, — подумал он. — По крайней мере это избавит меня от этой чертовой канители в восточном Боулдере».
— Как там дела? — спросил Ральф.
— Мне-то откуда знать, я же просто чернорабочий, как и все остальные. Брэд Китчнер говорит: все путем. Он уверяет, что огни зажгутся к концу первой педели сентября, может, и раньше, а отопление мы получим в середине месяца. Конечно, он еще молод, чтобы прогнозировать точно…
— Я ставлю все бабки на Брэда, — сказал Ральф. — Я ему верю. Он, как ты говоришь, в своем деле дока. — Ральф попытался рассмеяться, но смех превратился во вздох, вырвавшийся, казалось, из самого сердца.
— Ральф, что ты мнешься и вздыхаешь?
— Я слышал новости по своей рации, — сказал Ральф. — Некоторые из них неплохие, а некоторые… ну некоторые не очень-то хорошие, Стю. Я хочу, чтобы ты знал, потому что их никак не удержишь в секрете. У многих в Зоне есть рации. Я думаю, кое-кто слушал, как я разговаривал с этими новыми ребятами, которые уже на подходе.
— Сколько их?
— Больше сорока. Один из них врач, его зовут Джордж Ричардсон. Неплохой малый, судя по разговору. С головой.
— Что ж, отличная новость!
— Он из Дербишира, штат Теннесси. Большинство людей в этой группе со Среднего Юга. Ну вот, с ними вроде была одна беременная женщина, и срок у нее подошел десять дней назад, 13-го. Этот доктор помог ей разродиться — у нее были двойняшки, и с ними все было нормально. Поначалу нормально. — Ральф снова погрузился в молчание, шевеля губами.
Стю схватил его за ворот.
— Они умерли? Малыши умерли? Ты это мне хочешь сказать? Что они умерли? Говори же, черт бы тебя побрал!
— Умерли, — тихо произнес Ральф. — Один — через двенадцать часов. Вроде как просто задохнулся. Другой — через два дня. Никакой Ричардсон не смог бы ничего сделать. Женщина тронулась. Болтает, что всюду только смерть, разрушение и больше никогда не будет детей. Стю, ты должен позаботиться о том, чтобы Фрэнни не было поблизости, когда они приедут. Вот что я хотел тебе сказать… И чтобы ты сам рассказал ей об этом поскорее. Потому что, если не ты, ей скажет кто-то другой.
Стю медленно отпустил ворот рубашки Ральфа.
— Этот Ричардсон, он хотел знать, сколько у нас тут беременных женщин, и я сказал, что пока только одна. Он спросил, какой у нее срок, и я сказал — четыре месяца. Это правильно?
— Теперь уже пять. Но, Ральф… он уверен, что те малыши умерли от супергриппа? Он уверен?
— Нет, он не уверен, и об этом ты тоже должен сказать Фрэнни. Так, чтобы до нее дошло. Он сказал, смерть могла произойти по многим причинам… питание матери… что-нибудь наследственное… дыхательная инфекция… или они были просто, ну, знаешь, дефективными. Он сказал, что дело могло быть и в резус-факторе, что бы там это ни значило. Он не может точно определить, ведь они родились прямо посреди поля, на обочине шоссе I–70. Ричардсон сказал, что он и еще трое, которые вели группу, сидели всю ночь и обсуждали это. Ричардсон… Он объяснил им, что это может означать, если тех малышей убил Капитан Скороход, и как важно для всех выяснить это точно.