Проверка на твердость
Шрифт:
«Так не пойдет, — размышлял Андреас. — С забором, разделяющим нас, и часовым там, на вышке, у которого будет масса неприятностей, если мы не исчезнем как можно скорее из его поля зрения, вопроса не решить. Мне нужно время и место, где мы могли бы спокойно поговорить. Сейчас речь идет не о том, согласится ли она с тем, чтобы я остался на сверхсрочную. Сейчас на первом месте ребенок».
— В субботу я получу увольнительную, — сказал он. — Мы все обсудим. Основательно и трезво, не между забором и часовым. Я заеду за тобой с полуденным поездом.
Дорис проглотила комок, подкативший к горлу, — она должна быть
— Дай мне честное слово, что после этих восемнадцати месяцев ты не останешься в армии ни на день, и я приеду в субботу с дневным поездом. Или я ложусь в больницу.
— Не делай глупостей, девочка. Давай поговорим серьезно…
Она поймала его на слове:
— Ты не хочешь говорить, Андреас. Ты намерен меня уломать. — Она почувствовала, что слезы подступают к глазам. Но он не должен их видеть, нельзя допустить того, что было в часы расставания. «С ребенком совсем другое дело, — думала она. — Ребенок живет, растет — и связывает. Ему нужны в равной мере оба: и мать и отец. Только ребенок делает из супружеской пары семью… Семью!» — Ты должен решить, что тебе дороже: семья или это… — Она показала на казармы. — Ты можешь мне позвонить в магазин до завтрашнего вечера. А сейчас я должна идти.
— Подожди, Дорис! Я не могу тебя сейчас отпустить!
— Глупости, Анди! — Она посмотрела на него и подняла руку. — Я очень хочу, чтобы ты мне позвонил, Андреас… Очень! — Она слегка махнула рукой и, повернувшись к нему спиной, пошла.
Андреас вцепился пальцами в сетку забора.
— Дорис! — крикнул он. — Дорис, послушай! В субботу я жду на вокзале… Я жду!
Дорис не оглянулась. Она боялась, что не выдержит, вернется и все начнется сначала. Она шла быстро, почти бежала. Ее густые волосы развевались и попадали на лицо.
— Ну ты и силен, дружище! — крикнул Андреасу часовой с вышки. — Марш от забора!
Андреас Юнгман не сразу выполнил приказание часового. Он смотрел вслед жене до тех пор, пока она не скрылась за холмом. Лишь после этого повернулся и направился к казармам.
— Дело дрянь! — пробормотал часовой, еще долго видевший с вышки молодую женщину и белый платок, который она держала у лица.
В расписании стояло: «Чистка оружия».
Учебный класс, в котором занимался 2-й взвод, находился на втором этаже казармы. Солдаты стояли у длинных столов, над которыми ярко сияли неоновые лампы. Перед ними лежали части разобранных автоматов Калашникова. Перезарядка за счет пороховых газов с переключением автоматического на одиночный огонь; при стрельбе короткими очередями 100 выстрелов в минуту, при одиночном огне — 40; оптимальная дальность 400–800 метров. В отделении Бретшнейдера любой солдат мог сообщить все эти и другие данные, даже если его поднять ночью.
Товарищи из комнаты № 3 заняли один из столов. Их было четверо: абитуриент Эгон Шорнбергер, блондин с длинным языком, обжора великан Михаэль Кошенц, богобоязненный Бруно Преллер и Йохен Никель, храпун. Два других обитателя комнаты отсутствовали. Это были Андреас Юнгман и Хейнц Кернер. Их автоматы чистили Кошенц и Преллер.
— Не часто тобою пользуются, — ворчал Эгон Шорнбергер.
Его соседом был сильный как медведь Кошенц. В его лапах автомат выглядел игрушкой. Когда Шорнбергер
— Я закинул удочку в «Красном олене» у уборщицы. Однако женщины сразу понимают, чего от них хотят, и поэтому получился холостой выстрел. — Шорнбергер провел тыльной стороной ладони по своим коротко постриженным волосам. — Ежик остался не расцелованным.
Михаэль Кошенц в третий раз прочистил шомполом ствол автомата и ухмыльнулся.
— Тебе нужно иметь толковую сестру, — подумав, сказал он.
Шорнбергер не понял, что тот хотел этим сказать.
— Зачем? — спросил он.
— Чтобы учиться на моем опыте, как не попадать впросак, — пробормотал Кошенц, который был на гражданке опытным мастером вязальных машин и поэтому считался знатоком по распутыванию любых петель. Он посмотрел через ствол на неоновую лампу — ни пятнышка, ни пылинки не было видно на его зеркальной поверхности — и удовлетворенно кивнул. — Я тебе потом покажу в назидание подарок моей сестры.
— Его сестра посылает ему в подарок пилюли, остающиеся у нее в конце месяца, — пошутил с противоположной стороны стола Йохен Никель.
Он громко захохотал, но поддержали его шутку лишь немногие. Только когда Бруно Преллер наивно спросил, о каких пилюлях идет речь и зачем они Кошенцу, раздался громкий смех. На шум внезапно появился унтер-офицер Бретшнейдер. Как только он, стройный, даже скорее худой, черноглазый, загорелый, возник в дверях, сразу же воцарилась тишина. Что касается дисциплины, тут Бретшнейдер не давал никому ни малейшей поблажки. Четырнадцать месяцев его отделение считалось лучшим в роте, и он не хотел уступать первенства.
Прошлую субботу Йохен Никель три раза вынужден был приводить в порядок свою тумбочку, прежде чем Бретшнейдер дал ему увольнительную. За столом нужно чистить оружие, а не заниматься шуточками. В субботу вновь только треть личного состава сможет получить желанные увольнительные.
Унтер-офицер Бретшнейдер прошел вдоль столов, проверяя на выборку качество чистки оружия, не нашел, к чему придраться, и закурил сигарету, которую он уже с час как загасил. И тут он заметил Михаэля Кошенца с его двумя разобранными автоматами и взглянул на часы. В связи с приездом жены он освободил Андреаса Юнгмана от службы на полчаса. Время уже истекло.
С Юнгманом это впервые. Обычно он образцово исполнял служебный долг, за что не раз поощрялся командиром взвода. В первые два месяца службы таких успехов достигали немногие. Бретшнейдер подумал, что солдат не рассчитал время на путь от комнаты для посетителей до казармы, и решил подождать еще десять минут. Унтер-офицер надеялся, что не ошибся в Юнгмане. Он затянулся сигаретой. Разносы и дисциплинарные взыскания — это не шутка. Приходится доискиваться до их причин целыми днями, и это портит ему не только аппетит, но и сон. Особенно досадно, когда нарушения дисциплины совершают такие, как Юнгман. Тем не менее командир твердо решил опоздание более чем на десять минут рассматривать как дисциплинарный проступок. Его принцип — на военной службе нет мелочей, которые выходили бы из поля зрения начальников всех степеней, — должен быть выдержан также и в отношении Юнгмана. Если он не возвратится через восемь минут, о его увольнении в городской отпуск в субботу не может быть и речи.