Проверка слуха

Хлебникова Марина Сергеевна

ЛАБРАДОР

Странное слово застряло на уровне бреда — в диком ряду между ламой и бряцаньем шпор… Память ночная, ведунья, спаси и поведай, кто же такой ЛАБРАДОР? Глупо вести диалоги на уровне спора в кухне на восемь конфорок с ошметками свар: тут мне подскажут, что звался жилец ЛАБРАДОРОМ, тот, что налево… А впрочем, он был ГИБРАЛТАР. Книжная полка пылится ехидным укором: пять детективов — допрыгалась, вот и терпи! Чёрт побери, я свихнусь до утра с ЛАБРАДОРОМ, мерзкое слово кофейною гущей запив. Ночь, запах бриза, задувшего йодно и остро. Лама и шпора — нелепая утром дуга. Где-то в холодном течении плавает остров, длинным названьем швартуясь к моим берегам…

* * *

Не

мелкой Балтики дитя — селёдочной и янтарной, не дочь дождя, кропящего дюны, юная, как рассвет над Тавридой, с волосами и кожей цвета сарматской меди ты вступаешь в волну, как вступают в законный брак с человеком знакомым с детства… Ибо имя твоё — морское, и глаза — две зелёных мели, и тебе на посылках служит верой–правдой ручной дельфин… И когда чёрной летней ночью опрокинется бездна в бездну, среди множества звёзд небесных ты одна выбираешь путь — Морская Звезда.

* * *

По осени, по стоптанной кайме опавших листьев, чутко замирая, ещё один уходит день к зиме, и я его без споров отпускаю. Октябрь долги берёт без дураков, а я смеюсь сквозь бабью паутину: дождусь весны, наделаю долгов и, задолжав, до осени не сгину…

* * *

Не побелел до снега лебедёнок, а землю первой солью занесло… Не вовремя родившийся ребёнок не вовремя поднялся на крыло. Теперь не улететь… Утюжит воду, (ещё не зная вкуса бед и зим!) непобелевший юный первогодок — плывёт, ныряет, кружит, а за ним, не растеряв достоинства и лоска, среди буксиров, тросов и буёв два лебедя плывут, как миноносцы, обороняя позднюю любовь.

* * *

Пушкин нынче жених, Мчатся кони вразлёт, Топот взвился и стих У Никитских ворот. Два венчальных кольца, Счастьем сведенный рот — Как начало конца Или наоборот — Как начало начал, Зыбкой жизни оплот, Как последний причал — Или наоборот… Эй, пророк, погоди, Не до мудрых речей! На семь лет впереди Гефсиманских ночей И любови, и зла, И тщеты, и щедрот!.. И… была не была! Или наоборот!

НАТЮРМОРТ

Три апельсина, два грейпфрута, в седой вуали виноград, гранат, хранящий краски утра, инжир — его полночный брат… Хрусталь манит прохладой сока, на белом — вишни яркий след, и сквозь невидимые окна струится мягкий летний свет… И два столетья зазывая, на этот пир — издалека — такая нежная, живая, чуть зримо светится рука…

* * *

Я хочу отогреться у Ваших неярких огней от заезженных дружб с их болезненным кратким стаккато… Мне не надо пожарищ, — мы будем честней и грустней: что крылами махать, если сердце — увы — не крылато? Как карманный фонарик не станет судам маяком, так не станут в обиду нам прошлых друзей пересуды… И поймём, и простим, и не будем жалеть ни о ком, — в очень жарких домах очень часто гуляют простуды… Сквозь вчерашний озноб я теснее прижмусь к вам плечом, — Вы сегодня со мной — не пожарище, но камелёк… Остальное — не трогать. Всё это сейчас — ни при чём. Я хочу отогреться — пожертвуйте мне уголёк…

* * *

Моя душа стыдится оболочки, так юный лист стыдится грубой почки, а я на перепутье между ними, я — имя… Несобственная личная одежда, букварик для растущего невежды, согласных три и

гласных три меж ними — всё имя… Эфир и смрад желудочного сока, смешное, возомнённое высоким, соитие стихий, а между ними — лишь имя…

* * *

Мы встречаемся нечасто — от печали до печали. Ходим в гости на молчанье, как жрецы молчальной касты. Лбом — в плечо, в живые токи бессловесного участья… Боже мой! Продли нам сроки! Боже мой! Не дай нам счастья!..

* * *

Оттого, что нам вместе нельзя, как немыслимо врозь, Оттого, что Вселенная терпит беспутство комет, Оттого неизбежно на ось натыкается ось, Высекая по искре сверхновый сверхискренний свет… Оттого, что ни Богу, ни чёрту не ставим свечи, Оттого что, пустот не приемля, сжигаем лимит, Певчим горлом оттаяв, — без видимых миру причин, Во весь голос кричим, разлетаясь по кольцам орбит!

* * *

Как мы боялись резких перемен, отравленные призраком лишений! И тихо уходила кровь из вен — «Боящийся в любви несовершенен»… Нельзя на эти доски пальцы класть! Тут только позвонок — высокий шейный!.. И если падать, то, конечно, пасть — «Боящийся в любви несовершенен»…

* * *

Забудь о христианском прощеньи и в вечные друзья не зови — короткое, как бунт очищенье, замешено на дикой крови!.. Светлы власы — да тёмная кожа! Плету косу — выходит аркан! Как будто синеокий Сварожич взял женку от костра мусульман, а может, половчанку лихую добычей приторочил к луке, и кровь её — степную, глухую — не вытравить в звенящем виске… …Не пощажу тебя, осторожник, подкован конь, ярится камча! Проложен молодой подорожник у левого больного плеча! Пусть свистнет хлыст, одежды марая, — навек рубцом протянется след! Запомни: это я выбираю тот край Вселенной, где тебя нет!

СЫНУ

Хочешь, я всё придумаю: беседку в лиловых сумерках, сосну в золотых фонариках и дом из воздушных шариков?.. Придумаю, хочешь, зиму? Летит она мимо, мимо — вдоль улиц пустынно–тихих в хрустальной неразберихе… На крышу взберусь по лестнице и солнце поймаю зеркальцем, свяжу золотые лучики — и желтый гамак получится. Гамак привяжу под радугой — хоть капельку, хоть ненадолго — но мы с тобой полетаем, а после — пускай растает… И пусть будет всё неправильно, навывортно, неправедно, придумано — не украдено! Ведь сказка — начало праздника! В ней звёзды звенят в бубенчики, и выдумкой все повенчаны… Спи, мальчик, на лоб твой дуну я, и сон до конца додумаю…

* * *

Мне хочется туда, где я не буду нищей, где тело распылив, не стоя ни гроша, без соли и воды, без копоти и пищи синичкино крыло опробует душа!.. Мне хочется туда, где только звёздной пылью отмечен будет след, а более — ничем, где встретившись с иной душой, мы вспомним — были!.. Когда? То знает Бог и ведает зачем!

* * *

От нынешних сует, от пестряди знамён, от полусытых лет потянет вглубь времён. Их норов крут и прост, как формула воды: за разговеньем — пост и честные труды, на Масленицу — блин, на Троицу — венок, на тех, кто ладит клин, по крайности — клинок, на тех, кто слишком зряч, (велели верить — верь!) — оплаченный палач, как, впрочем, и теперь.