Провидец Александр Энгельгардт
Шрифт:
Дело не только в том, что "мужик прост, вывертов не знает (Бога боится, не зная законов, страшится суда, тем более, что различные суды судят по-разному, можно невзначай оказаться обвиняемым и загреметь за решётку), он ещё крепок земле и всегда впереди ожидает нужды. Сегодня не отдашь долга - завтра уже не дадут, а кто же знает, что завтра не понадобятся деньги, хлеб, покос, дрова и пр., и пр. Нет, в отношении отдачи долгов мужики гораздо удобнее, чем люди нашего класса, и мне никогда не случалось столько хлопотать о получении с крестьян проданного в долг хлеба, сколько случалось прежде хлопотать о получении из иных редакций денег за статьи. Мужик, говорят, вор; старосты, приставщики, батраки - все, говорят, воры. Опять-таки скажу я: до сих пор ни одного случая воровства у себя не замечал. У старосты на руках и деньги, и хлеб, и вещи, но воровства нет. Авдотья продает творог, молоко, учесть её нельзя, но я уверен, что она всю выручку приносит сполна. На Сидора я также во всём полагаюсь. Некогда старосте идти в амбар - он посылает работника или работницу отпустить хлеб покупателю, взять муку для телят и т. п., а в амбаре и хлеб, и гвозди, и железо, и сало, и ветчина - всё цело, и никто ничего
Как бы то ни было, но я думаю, что в отношении воровства мужики отнюдь не хуже людей из образованного класса. Существует поговорка: "казённого козла за хвост подержать - можно шубу сшить", и уж, конечно, не мужики создали эту поговорку.
Говорят: не присмотри только, работники при посеве сейчас украдут семена. Какая недобросовестность! Семена украсть! У меня, однако ж, ещё ни разу этого не случалось, хотя присмотр не особенный; за круговыми рабочими староста ещё смотрит, но свои батраки сеют без присмотра.
Конечно, украсть семена во время посева - это из рук вон плохо; но разве не случается, что больным в госпиталях недодают лекарства и пищу?"
Прежде всего, нужно, чтобы было настоящее, действительное дело, и потом, чтобы был и хозяин...
Чтобы быть хозяином, нужно любить землю, любить хозяйство, любить эту чёрную, тяжёлую работу. То не пахарь, что хорошо пашет, а вот тот пахарь, который любуется на свою пашню".
Когда агроном Дмитриев, заведующий хозяйством казенной фермы, написал, что у нас невозможно употреблять улучшенные орудия вследствие "недобросовестности", "невежества" русского крестьянина, Энгельгардт деликатно "отделал" его, рассказав об опыте освоения работниками пахоты плугами. А неудачу Дмитриева он объяснил просто: на казённой ферме лошади были "худы до крайности" и вообще обнаружилась масса упущений. В имении Энгельгардта пахота была выполнена на высшем уровне качества.
"И кто же пахал? Невежественные, недобросовестные русские крестьяне - "русски свинь", как сказал бы какой-нибудь немец, управитель старого закала или вызванный из-за границы насаждать у нас агрономию профессор заведения, где прежде приготовлялись "агрономы".
Насчет "русски свинь" Энгельгардт не выдумал, такие суждения были тогда широко в ходу. Он вспоминает, как ехал в вагоне и слышал, как француженка, глядя в окно, тоскливо повторяла: "Ах, что за страна! Никакой культуры!" (разумеется, всё это по-французски). В конце концов Энгельгардт не выдержал и возразил:
"Ну да, "никакой культуры!", а вот твой Наполеон по этим самым местам бежал без оглядки, а вы с "культурой" города сдавали прусскому улану! А ну-ка пусть попробуют три улана взять наше Батищево (напоминаю, так называлось имение Энгельгардта.
– М. А.). Шиш возьмут. Деревню трём уланам, если бы даже в числе их был сам "папа" Мольтке (начальник генерального штаба сначала Пруссии, а затем Германской империи, сыгравший важную роль в победе Германии над Францией в войне 1870 - 1871 годов.
– М.А. ), не сдадим. Разденем, сапоги снимем - зачем добро терять - и в колодезь - вот те и "никакой культуры". А не хватит силы, угоним скот в лес под Неелово - сунься-ка туда к нам! увезём хлеб, вытащим, что есть в постройках железного - гвозди, скобы, завесы, - и зажжём. Все сожжём, и амбары, и скотный двор, и дом. Вот тебе и "никакой культуры", а ты город сдала трём уланам".
Как видите, тут чуть ли не концепция партизанской войны на случаи прихода сильного неприятеля!
Особенно возмущало Энгельгардта широко распространённое среди помещиков и городской интеллигенции представление о крестьянах как о неисправимых пьяницах:
"Начитавшись в газетах о необыкновенном развитии у нас пьянства, я был удивлен тою трезвостью, которую увидал в наших деревнях. Конечно, пьют при случае - Святая, никольщина, покровщина, свадьбы, крестины, похороны, но не больше, чем пьём при случае и мы. Мне случилось бывать и на крестьянских сходках, и на съездах избирателей-землевладельцев - право, не могу сказать, где больше пьют. Числом полуштофов крестьяне, пожалуй, больше выпьют, но необходимо принять в расчет, что мужику выпить полштоф нипочем - галдеть только начнёт и больше ничего. Проспится и опять за соху".
Но интересно то, что Энгельгардт различает разные виды пьянства и алкоголизма у крестьян, постоянно занятых физическим трудом, причём по большей
"... между мужиками-поселянами отпетые пьяницы весьма редки. Я вот уже год живу в деревне и настоящих пьяниц, с отекшими лицами, помраченным умом, трясущимися руками, между мужиками не видал. При случае мужики, бабы, девки, даже дети пьют, шпарко (сильно) пьют, даже пьяные напиваются (я говорю "даже", потому что мужику много нужно, чтобы напиться пьяным, - два стакана водки бабе нипочем), но это не пьяница. Ведь и мы тоже пьем - посмотрите на (рестораны) Елисеева, Эрбера, Дюссо и т. п.
– но ведь это еще не отпетое пьянство... Всё, что пишется в газетах о непомерном пьянстве, пишется корреспондентами, преимущественно чиновниками, из городов... Повторяю, мужик, даже и отпетый пьяница - что весьма редко - пьющий иногда по нескольку дней без просыпу, не имеет того ужасного вида пьяниц, ведущих праздную и сидячую комнатную жизнь, пьяниц, с отекшим лицом, дрожащими руками, блуждающими глазами, помрачённым рассудком. Такие пьяницы, которых встречаем между фабричными, дворовыми, отставными солдатами, писарями, чиновниками, помещиками, спившимися и опустившимися до последней степени, между крестьянами - людьми, находящимися в работе и движении на воздухе, - весьма редки, и я еще ни одного здесь такого не видал, хотя, не отрицаю, при случае крестьяне пьют шпарко. Я часто угощаю крестьян водкой, даю водки помногу, но никогда ничего худого не видел. Выпьют, повеселеют, песни запоют, иной, может, и завалится, подерутся иногда, положительно говорю, ничем не хуже, как если и мы закутим у Эрбера. Например, в зажин ржи я даю вечером жнеям по два стакана водки - хозяйственный расчет: жней должно являться по 4 раза десятину (плата от десятины), но придет по 2, по 3 (не штрафовать же их); если же есть угощение, то придёт по 6 и отхватывают половину поля в один день - и ничего. Выпьют по два стакана подряд (чтобы скорее в голову ударило), закусят, запоют песни и веселые разойдутся по деревням, пошумят, конечно, полюбезнее будут с своими парнями (а у Эрбера разве не так), а на завтра опять, как роса обсохнет, на работу, как ни в чем не бывало".
Пьянство крестьян часто бывало вынужденным и насаждалось властями (торговля водкой давала до четверти всех доходов бюджета, плюс продажа табака и пр.) и кабатчиками. Вот как напился допьяна уже знакомый нам крестьянин Дёма:
"Но вот, наконец, смолотили первую рожь и повезли "новь" на мельницы, - едва ли один из ста вернулся с мельницы не выпивши. Оно и понятно: человек голодал целый год, а теперь хлеба - по крайней мере до Покрова - вволю. Нам, которые никогда не голодали, нам, которые делаем перед обедом прогулку для возбуждения аппетита, кончено, не совсем понятно положение голодавшего мужика, который, наконец, дождался "нови". Представьте, однако, себе, что Дёма, который неделю тому назад бегал, хлопотал, кланялся, на коленях ползал перед содержателем мельницы, выпрашивая пудик мучицы, теперь счастливый, гордый... сидит на телеге, в которой лежат два мешка нового чистого хлеба! Содержатель мельницы, который неделю тому назад, несмотря на мольбы, не одолжил Дёме пуда муки, встречает теперь его ласково, почтительно величает Павлычем. Дёма, кивнув головой мельнику, медленно слезает с телеги, сваливает мешки и в ожидании очереди - нови-то навезли на мельницу гибель, - когда придётся ему засыпать, идет на мельничную избу, откуда слышатся песни и крики подгулявших замельщиков.
– А! здравствуй, Демьян Павлыч! здравствуй, Дёма! что, новь привез?
– Ну, сами посудите, как тут не выпить! Поймите же радость человека, который всю зиму кормился кусочками, весну пробился кое-как, почасту питаясь одной болтушкой из ржаной муки и грибами, когда у этого человека вдруг есть целый куль чистого хлеба, - целый куль! В избе Дёму толпа подгулявших замельщиков зовет за свой стол. Дёма требует стакан водки, калач, огурцов; ему с почтением подают и водку, и закуску, не требуя денег вперед, как это обыкновенно водится, потому что его рожь стоит на мельнице. На тощий желудок водка действует быстро; после одного стакана Дёма охмелел, требует ещё водки. Через полчаса Дёма уже пьян... Когда проспится, расплачивается рожью".
И сегодня некоторые российские авторы разоблачают миф о многовековом и поголовном пьянстве на Руси (особенно много пишет об этом Владимир Мединский), но, на мой взгляд, делают это менее предметно и талантливо, чем делал в своё время Энгельгардт.
Конечно, надо признать, что пьянство в России существовало, но в равной мере как среди крестьянства, так и среди городского населения, в том числе среди бар и интеллигентов. Может быть, крестьяне пили "редко, да метко" - по праздникам и как следует, а у бар - постоянно (перед обедом, для аппетита...). Так пьют во всех "цивилизованных" странах. А с точки зрения ревнителей трезвости "от младых ногтей", и сам Энгельгардт, и крестьяне, которых он угощал водкой - пьяницы или, по-научному, "страдающие алкогольной зависимостью", с этим тоже спорить не стану. Но до полного перехода народа на трезвый образ жизни, с абсолютным отказом от алкоголя, ещё очень далеко. (Ведь "трезвенники" считают даже причащение в церкви хлебом и красным вином, разбавленным водой, - "телом и кровью Господа", в количестве чайной ложечки, нарушением трезвого образа жизни, и лекарства, настоянные на спирте, предлагают употреблять, сначала выпарив его спиртовую составляющую.) Поэтому различать, хотя бы с точки зрения работодателя, иногда выпивающих и пьяниц, которые жить без алкоголя не могут, всё же необходимо, хотя и те, и другие - "страдающие алкогольной зависимостью" (но в разной степени).
Когда я слушал жаркие споры в Государственной думе РФ или на общественных слушаниях по поводу того, на каком расстоянии от школы допустимо размещение торговых точек, где продаётся алкоголь, и т.п., мне казалось, что эти их рассуждения - плод их собственного интеллектуального творчества. Но читаю у Энгельгардта:
"Я совершенно убеждён, что разные меры против пьянства - чтобы на мельнице не было кабака, чтобы кабак отстоял от волостного правления на известное число сажен (экая штука мужику пройти несколько сажен - я вот за 15 вёрст на станцию езжу, чтобы выпить пива, которого нет в деревне) и пр. и пр.
– суть меры ненужные, стеснительные и бесполезные".