Провинциал, о котором заговорил Париж

Бушков Александр Александрович

— Черт побери, вы имеете дело с дворянином! — сказал д'Артаньян, закипая не на шутку.

— Знали б вы, сударь, как часто господину Перрашу приходится иметь дело с дворянами… — сказал слуга, едва ли не зевая ему в лицо. — Присядьте, что ли, и подождите, а я посмотрю, удастся ли для вас что-нибудь сделать…

— С дороги! — рявкнул д'Артаньян. — Немедленно!

— Сударь, если вам нужда ссуда, ведите себя пристойнее…

— Ну хорошо, — сказал д'Артаньян вкрадчиво. — Судя по вашему выговору, милейший, вы откуда-то из Оверни?

— Предположим, сударь…

— А

значит, вы плохо знакомы с обычаями гасконцев, любезный… — тем же тоном, который кто-то по недоумию мог бы даже назвать ласковым, продолжал д'Артаньян. — Чтоб вы знали, в наших краях не принято пасовать перед столь наглыми и незначительными препятствиями. Если на дороге у меня стоит такой олух, как ты, мешающий мне пройти туда, куда я непременно желаю попасть…

— Ну, ну! — подначивал слуга, и в самом деле плохо знакомый с гасконскими нравами.

— …я попросту отшвыриваю негодяя и высаживаю дверь, — сказал д'Артаньян решительно.

И тут же претворил обещанное в жизнь — могучим ударом кулака отправил слугу в угол приемной и наподдал по двери ногой так, что она распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Не теряя времени, д'Артаньян ворвался в комнату и захлопнул дверь за собой с видом разъяренной богини мщения из греческой мифологии, о коей он краем уха что-то такое слышал в те времена, когда отец в меру финансов и разумения пытался еще приобщить сына к азам науки.

Жаль только, что на господина Перраша столь шумное и неожиданное вторжение вооруженного до зубов незнакомца не произвело, нужно признать, особенного впечатления. Он так и сидел за столом, заваленным испещренными цифирью бумагами, кучками монет различного достоинства и гусиными перьями, взирая на гасконца словно бы с некоторой скукой.

Именно это как раз и ввергло гасконца в некоторую растерянность. Столкнувшись с бранью или вооруженным отпором, он сумел бы проявить себя должным образом, но это ленивое безразличие сбивало с толку почище, чем любые проявления враждебности.

Впрочем, он быстро овладел собой. Ростовщиков не любят нигде, а в Гаскони особенно. Деньги для захудалых дворян — большая редкость, сплошь и рядом, чтобы их раздобыть, приходится, наступив на глотку гордыне, обхаживать таких вот субъектов, набитых пистолями, и отсюда проистекают разные унизительные коллизии, а если вспомнить о существовании вовсе уж оскорбляющих дворянское достоинство мерзости вроде процентов, закладных, просроченных векселей и торгов, не говоря уж о налагаемых на имущество должника арестах… Одним словом, ярость очень быстро взяла верх над растерянностью.

— Вы, сударь, даете деньги в долг… — процедил д'Артаньян ядовито.

— Совершенно верно, — сказал г-н Перраш. — Если у вас есть необходимость в займе, для этого вовсе не нужно так шуметь, молодой человек, и портить стены…

— Я вам не молодой человек! — рявкнул д'Артаньян. — я — дворянин из Беарна, кадет рейтаров…

— Здесь у меня бывали и гвардейцы, и особы титулованные, — как ни в чем не бывало сообщил г-н Перраш. — Изложите ваше дело взвешенно и по существу…

— Вы не можете

не знать господина Бриквиля, хозяина меблированных комнат…

— Могу вас заверить, молодой человек, — всех своих должников я прекрасно помню… Вас это удивляет?

— Он вам должен полтораста пистолей…

— Вот именно. И срок уплаты истек.

— Ну да, я знаю. Вы имели наглость привести госпожу Бриквиль в совершеннейшее расстройство… Она рыдает, черт побери! Что вы себе позволяете?

— Я?! — изумился г-н Перраш, подняв брови в нешуточном удивлении. — я всего лишь напомнил ей, что срок уплаты истек, и я в соответствии со своими законными правами могу выставить на торги их домашнюю обстановку…

— Вот об этом и речь! — воскликнул д'Артаньян. — Как вы посмели надоедать женщине?

— Надо вам знать, юноша, что по законам французского королевства жена вправе произвести уплату по векселям мужа в случае, если последний отсутствует…

— Но у нее нет сейчас таких денег!

— В таком случае, придется распродать обстановку…

Все грозные взгляды д'Артаньяна и его вызывающий тон разбивались о ледяное спокойствие этого субъекта, словно волны о стену берегового укрепления. Д'Артаньян с неудовольствием отметил, что теряет инициативу.

— Послушайте, как вас там, Перраш… — сказал он тоном ниже. — В конце концов, нет таких положений, из которых нельзя было бы найти выход… Вскоре Бриквиль вернется и уплатит вам сполна… Его жена тут совершенно ни при чем, а вы довели ее до слез…

Перраш с любопытством воззрился на него бесцветными глазками:

— Любопытно бы знать, отчего вы столь близко к сердцу принимаете горести и треволнения госпожи Бриквиль? А! Я понял! Вы, должно быть, ее кузен из провинции или другой близкий родственник, только что прибывший в Париж, исполненный родственных чувств, но совершенно незнакомый со столь скучными материями, как векселя и закладные?

Все это было произнесено с видом крайнего простодушия, но д'Артаньян, несмотря на молодость, кое-что повидал в этой жизни и был убежден, что простодушный ростовщик — явление столь же редкое, как человек с двумя головами или чиновник, не берущий взяток.

— Что за глупости вы несете! — воскликнул д'Артаньян, чуть покраснев под проницательным взглядом ростовщика и, мало того, сознавая, что тот это заметил. — Долг всякого подлинного дворянина — встать на защиту дамы…

— Такое поведение делает вам честь, молодой человек, — с непроницаемым видом сообщил Перраш.

— Послушайте, — сказал д'Артаньян. — я вам настоятельно предлагаю: дождитесь возвращения Бриквиля…

— Один бог знает, когда он соизволит вернуться, — ответил Перраш. — Ну, а ежели, не дай-то бог, он по дороге утонет в реке или станет жертвой разбойников? — Похоже, затронутая тема пришлась ему по вкусу, и он с некоторым даже воодушевлением продолжал: — Путник может сломать шею, упав с лошади, отравиться насмерть трактирной пищей, стать мишенью молнии, умереть от удара, заполучить…

— Вы надо мной издеваетесь? — зловеще поинтересовался д'Артаньян.