Провинциальная история
Шрифт:
– На удивление милая, – примиряюще заметил Евдоким Афанасьевич. – Только немного растерянная.
– Простите.
Она опять говорила вслух.
Вот ведь.
Евдоким Афанасьевич взмахнул рукой, послав волну холода. И длинный рукав его шубы разлетелся полупрозрачными искрами, чтобы вновь собраться, воплотиться.
– Доволи вам, боярышня, на камне сидеть, да и расстраиваться по пустякам не стоит.
Стася поднялась. Она хотела было ответить, что вовсе не боярышня и давно уже не юная, а пустяки – это не пустяки,
– Гляньте-ка лучше, – Евдоким Афанасьевич коснулся стены, провел по ней ладонью, будто пыль смахивая.
И на стене появилась дверь.
Взяла и…
Вот только что ее не было, а тут раз и возникла. Огромная, выше Стаси. Дубовая. То есть наверняка Стася не знала, но разве в приличном доме – а дом, несмотря на вековое запустение, был весьма себе приличным – возможны другие двери?
– Это… что?
– Погреб, – возвестил господин Евдоким. – Полагаю, именно его вы и пытались найти?
Возражать Стася не стала.
Пыталась.
Вчера.
Позавчера.
И еще раньше, когда поняла, что припасы, на кухне оставленные, вот-вот подойдут к концу. Она не просто искала! Она… она эту треклятую кухню на карачках исползала, стены простукивала тоже, там, где получалось постучать. А Евдоким Афанасьевич за поисками наблюдал.
С интересом, между прочим.
И советовал даже. Стучать громче, чтоб точно услышать. А после, когда Стася поняла, что погреб она не найдет, он же присоветовал в город наведаться.
Прикупить нужное.
И подсказал, где деньги лежат. Мол, ему все одно без надобности… и зачем, спрашивается?
Спросить?
Не ответит. А то и вовсе по обыкновению своему исчезнет, как уже бывало. Вот ведь…
К двери она подходила осторожно, бочком, как Бес к чужому забору. Подсознательно Стася ожидала, что дверь исчезнет. Или вот отворится со зловещим скрипом, а за нею обнаружится лестница, ведущая в подземелья. Мрачная. Темная.
Открылась дверь совершенно беззвучно, и лестница обнаружилась, правда, всего в полдюжины ступеней, но все-таки.
А еще уже знакомые Стасе камни, которые, стоило переступить порог, разгорелись. Пусть свет их был слабым, разреженным, но его хватило, чтобы понять: погреба в доме такие… в общем, такие, что не одна телега понадобится, чтобы их заполнить.
– Это первый, – Евдоким Афанасьевич осматривался с немалым любопытством. – Признаюсь, при жизни я как-то… упустил это место из виду. Меня больше иные проблемы занимали. Надо же, и вправду просторно.
– Ага, – только и сказала Стася.
И голос ее утонул в каменных стенах.
Справа высились полки.
Слева тоже высились полки. У дальней стены выстроились бочки, от маленькой, Стасе по колено, до огромной, в которую влезла бы и она, и Евдоким Афанасьевич, если бы был более материален, и все ее сорок кошек.
– В прежние времена мой род славился своим гостеприимством…
Евдоким Афанасьевич блаженно зажмурился.
А Стася осторожно потрогала ближайшую полку, убеждаясь, что время если на них и сказалось, то вовсе не критично. Полки выглядели прочными. И Бес, просочившись меж Стасиных ног, поспешил вскарабкаться на самый верх.
– Отец же мой охоту весьма жаловал… говорил, что некогда нашему роду принадлежала вся округа, до нас же дошла малость… всего-то пару сотен лин.
– Сочувствую…
Бес прошелся по полке, чтобы с легкостью перепрыгнуть на ближайший бочонок.
– Моя супруга тоже любила веселье, – Евдоким Афанасьевич замолчал. – Слишком уж любила… куда больше, чем меня или Ладочку.
– Сочувствую.
– Не стоит. После смерти многое выглядит иначе, и ныне я понимаю, что наш брак изначально был обречен.
Стася шла вдоль полок, на которых то тут, то там встречались короба и коробки, плетеные корзинки и даже банки, пусть и затянутые пылью.
Она смахнула с одной темный кокон, подняла, пытаясь понять, что же находится внутри.
– Полагаю, каперсы, – Евдоким Афанасьевич мазнул пальцем по полке. – Заглядывать не рискну. Все-таки мое нынешнее состояние имеет некоторые… особенности. Однако, полагаю, что для вас это будет вполне съедобно.
– Съедобно?
Стася к стыду своему понятия не имела, что такое каперсы. Но дом пустовал… сколько? Как она теперь понимала, долго.
И лучше бы не знать, сколь долго, но… те продукты, что на кухне лежали, они ведь не испортились! Ни мука, ни крупа, ни даже масло, которое Стася тогда, после суточной голодовки, просто откусывала и глотала. И может, здесь тоже… повезет?
– Заклятье стазиса, – господин Евдоким посмотрел снисходительно. – Конечно, никто и никогда не использовал его столь длительное время, однако… исключительно теоретически, при должной подпитке заклятье позволяет сохранять продукты на неопределенный срок. Вон там, кажется, окорок находится.
Окорок был. Не один.
И еще колбасы, свисавшие с крюков тонкими нитями. И буженина. И толстые сосиски. И все это, Стася ущипнула себя, выглядело вполне свежим.
– Некогда мой прадед наложил заклятье на все подвалы, посчитав, что так оно надежнее, чем зачаровывать каждый короб.
– Предусмотрительно.
– Расточительно. Впрочем, в моей семье рождались сильные маги, способные питать сердце дома.
– А… теперь?
– Теперь… право слово, не знаю, – он потер полупрозрачным пальцем подбородок, отчего тот тоже стал полупрозрачным. Зрелище жутковатое. – Согласно моим расчетам, сердце давно должно было бы погаснуть, однако оно, как видите, вполне живо и активно, и активность его с вашим появлением лишь возросла. Я это чувствую, поверьте…