Проводница
Шрифт:
— Не ходи, — буркнула она. — Я с Антоном останусь.
— Спасибо, уважила… — согнулась в дурашливом поклоне Ольга. — Мы уж как-нибудь сами обойдемся. А то еще и мальчишке нервы истреплешь.
— Не истреплю, — возразила Ксения. — Мы с Антоном всегда мирно живем. Правда, маленький?
— Ну! — кивком подтвердил он.
Ольга вздохнула и устало посмотрела на сына — Ты хочешь остаться с бабушкой, Корешок? — Можно! — крикнул он и скрылся за дверью — И прекрати звать сына собачьей кличкой! — повысила голос Ксения. — У него имя
— Его и во дворе так зовут, — оправдывалась Ольга. — От фамилии. Коренев, значит. Корешок.
Ольга Коренева не могла усидеть на месте. Сколько она себя помнила, всегда ее тянуло куда-то, хотелось уехать из маленького провинциального городка, где все друг друга знают, как облупленных, посмотреть мир, да и себя показать. Таких, как она. в народе называют «перекати поле», сорняк, колючий куст, не имеющий корней, который ветер гонит куда глаза глядят. И фамилия ее, Коренева, словно в насмешку, подчеркивала эту ее неприкаянность.
С детства Оля росла в интернате. Мать Ксения работала проводницей, растила ее одна и только изредка брала домой на каникулы, подкапливая отгулы. После интерната она вернулась домой, но тут же затосковала от провинциальной однообразности и отправилась на Север, на строительство нефтепровода. Ей говорили, что там платят просто сказочные бабки.
На деле все оказалось проще: холодный барак, тяжелая работа от зари до зари, а получка почти целиком уходила на спиртное и дорогущие фрукты, без которых выросшая на юге Ольга не могла. Никакой романтики севера она не почувствовала, и через полгода ей стало скучно и там, но в это время у нее как раз закрутился роман с Геркой, в результате которого в положенный срок на свет появился ее Корешок.
Корешок и стал причиной того, что Ольге пришлось вернуться к матери. А куда с грудным ребенком в холодном бараке? Да и Герка, когда пузико у Ольги округлилось, как-то сразу к ней охладел и рванул дальше по просторам нашей Родины.
Ольга хорошо помнила, как появилась на родном пороге с Антошкой на руках, подергала запертую дверь и пошла к соседке тетке Тамаре.
— А Ксения в рейсе, — всплеснула руками та. — А разве ты ее предупреждала, что приедешь, Олечка?
— Я телеграмму давала, — Ольга проглотила комок обиды. — Еще три дня назад.
— Ой! — замахала руками тетка Тамара. — А Ксения уже две недели с оборота катается!
— А когда обратно? — Ольга судорожно прикидывала в уме, хватит ли у нее денег на гостиницу.
— В отдел кадров зайду завтра и узнаю, — зацепилась тетка Тамара. — А ты раздевайся, располагайся пока у меня. Это кто у тебя, сынок или дочка?
— Сын. Антон.
Тетка Тамара быстро раскрыла ватное одеяло, распеленала младенца и умильно причмокнула губами:
— Ох, какой лапусенька! Какой хорошенький! На Ксеню похож!
— На меня он похож, — обиделась Ольга.
— Да нет же! Губки бабкины, и носик тоже. Вылитый! — заключила соседка.
Ольга не могла понять, почему ее так покоробило, что ребенок похож на бабку. Она привыкла всем говорить, что сынок ее копия, потому что Геркиного в нем не было ничего. Даже обидно… Так бы хоть на сына смотрела и его вспоминала… А может, и к лучшему, что не похож. С глаз долой — из сердца вон.
Ксения явилась из поездки через неделю. Усталая, хмурая. Глянула мельком на Ольгу, словно вчера расстались, и уставилась на Антошку.
— А это еще кто? Откуда подарок?
— От верблюда, — буркнула Ольга.
Тетка Тамара смекнула, что назревает семейный скандал, и благоразумно вышла на кухню.
— Верблюжонок, значит, — с усмешкой уточнила мать. — А ты — верблюдиха? Или верблядиха?
Ольга дернулась, как от удара, подхватила сына на руки.
— Ну-ну, — Ксения решительно отстранила ее — Дай хоть в рожу гляну. Какого роду-племени? В нашу породу или нет? Может, от черного какого нагуляла?
— В вашу, в вашу, — выглянула с кухни Тамара. — Губы точно твои!
— Сама вижу, — оборвала ее Ксения — Ну-ка, иди к бабке, внучок Как там тебя по батюшке? Или по матушке?
— Антон Коренев, — сухо уточнила Ольга.
— Значит, по матушке, — кивнула Ксения — А что же наш Коренев полные штаны навалил и молчит?
— Я сейчас поменяю, — Ольга сняла с батареи ползунки.
— Дай сюда, — отобрала их Ксения. — Я сама Свое говно…
И с тех пор Ксения проводила в ломе странную политику «разделяй и властвуй». С Антошкой она то сюсюкала, то была как злобная мегера, причем смена масок проходила мгновенно, без предупреждения и видимого повода. Ольгу мать почему-то сразу записала в злейшие враги.
Наверное, злилась и вымещала на ней досаду за свои несбывшиеся мечты, за не оправданные Ольгой надежды. Вот, растила дочку одна, думала, в люди выбьется, мать ею гордиться станет… А она, шалапута никчемная, учиться не стала, нагуляла ребенка и явилась мать позорить. Так еще сидела бы тише воды ниже травы, знала свое место, стеснялась… А она, словно нарочно, всем соседям раззвонила про свою жизнь на Севере, про Герку этого беспутного, который с ней побаловался и бросил, да про то, как спирт на морозе пили. Ну что за славу себе создает, дуреха?!
От бесконечных попреков Ольга и года не выдержала — отправилась дальше счастья искать. Устроилась в Моздоке на фабрику, получила общежитие, Антошку в ясли отдала. Только обжилась, а тут — на тебе! Мирный захолустный Моздок превратился в прифронтовую зону, рядом с фабрикой развернули полевой госпиталь, стало неспокойно и страшно… Пришлось срочно возвращаться обратно к матери, от греха подальше. Ксения пристроила ее проводницей, Антошку отдали в сад на пятидневку, а в выходные, если обе были в поездках, его брала тетка Тамара. Вот ведь соседка, чужая вроде, а лучше родной бабки…