Проводник 2. На другом берегу Стикса

Гангал Александр Викторович

Михалыч сидел на диване, рассматривая старые фотографии. Доставал их из большого, покрытого зеленым бархатом семейного альбома, который лежал на его коленях. В правой руке у Михалыча был хрустальный стакан с виски из дорогой отцовской коллекции алкоголя. Подле него вертикальной тонкой стрункой дымила не докуренная сигарета, забытая до поры до времени в хрустальной массивной пепельнице, расположившейся на журнальном столике из элитного красного дерева. Рядом с пепельницей на столешнице лежала полурассыпанная стопка стодолларовых купюр. Три тысячи Михалыч нашел в книжном шкафу, отец спрятал их между страниц пяти книг. Еще две с половиной тысячи долларов в ванной, в ящике под умывальником, еще тысячу на кухне. Так, по мелочам в рублях тысяч пятнадцать было разбросано по всей квартире. Михалыч отложил фотографию,

отхлебнул из стакана виски, наклонился, потянулся за сигаретой, затянулся, сбил пепел, положил ее обратно в пепельницу, откинулся на спинку дивана, в голове шумело, на душе было противно, как-то пусто. Он был очень близок с отцом, искренне любил и уважал его, уважал за мужество и принципиальность, за настоящую мужскую жизнь. Теперь, когда его не стало, Михалыч почему-то не испытывал сильной горечи утраты, ну не то, чтобы совсем, а только слегка, не так, как он себе это представлял прежде, за это сейчас себя и корил. Он закрыл глаза, вслушался в тишину ночи. Тик, тик, тик, тикали часы, от ночной сгустившийся тишины звенело в ушах.

Тук, тук, внезапно не громко постучали в дверь. Михалыч от неожиданности буквально подскочил на диване, мурашки неприятно пробежали по всему телу. Он глянул на часы, на циферблате стрелки застыли ровно на двух. Потом тишина, будто никто и не стучал, только скрип секундной стрелки. Он просидел пять минут в напряжении, насторожившись, пожалел, что не взял с собой штатную охрану, затем немного расслабился, подумал, что это может кто-то из пьяных соседей по подъезду или их друзей. Осмелел, про себя рассмеялся от того, как неожиданно испугался. Потянулся к уже почти истлевшей сигарете, пару раз с удовольствием затянулся, поднес стакан к губам, собираясь еще раз глотнуть виски.

В дверь вновь постучали, только теперь намного тише. Из коридора донеслось какое-то еле слышное невнятное мычание. Осмелев, Евгений Михайлович поставил стакан на стол, притушил окурок, одел тапки, пошел к двери ругаться с ночным нарушителем спокойствия, по пути на всякий случай прихватил мобильный. Дверь открывать не собирался, хотел просто шугануть, пригрозить вызвать полицейских, ну или своих на крайний случай, если не успокоятся.

Он, не торопясь, дошел до двери, свет в коридоре включать не стал, решил прежде глянуть в глазок. Там снаружи постоянно была слышна какая-то возня, на кухне громко заурчал холодильник. Он, не торопясь, со вздохом прильнул к глазку, взглянул, резко отшатнулся. От того, что он там увидел, весь обомлел, побледнел, у него подкосились ноги. Михалыч отошел от двери на пару шагов, часто задышал от внезапной нехватки кислорода, чувствуя, как зашевелились на голове волосы.

В подъезде он увидел своего мертвого отца!

На мгновение потерял рассудок, не удержался на ногах, сполз по стенке на пол, развернулся и на четвереньках пополз в сторону комнаты, пытаясь отогнать от себя этот кошмар.

За дверью раздались странные скребки, затем четко двумя с щелчками открылся первый замок, потом щёлкнул второй, дверная ручка опустилась, дверь открылась. В открытый проем вошел отец.

Он был одет в парадную военную форму, изрядно запачканную свежей могильной землей, был немного неуклюж, раскачиваясь из стороны в сторону, словно хорошо подвыпивший. Он отошел на пару шагов от открытой в подъезд двери, обернулся, посмотрел на нее, словно изучая, под его взглядом дверь захлопнулась. Снова на четыре щелчка закрылись замки. После этого мертвый уставился своими пустыми мутными, подернутыми белесой пленкой, глазами на Михалыча. Так стоял примерно с минуту, внимательно всматривался, словно что-то пытаясь вспомнить, потом дернулся, отвернулся, хватаясь за стены грязными руками, шаркая, направился на кухню. Оставив лежать на полу Михалыча, который дергал ногами, пребывал в полуобморочном состоянии.

Спустя пару минут он опомнился, обнаружил себя лежащим ничком на полу, понял, что несмотря на весь ужас ситуации, пока жив и ничего в данный момент ему смертельно не угрожает. На кухне слышалась какая-то невнятная возня. Он осторожно поднялся на ноги, на цыпочках, стараясь не дышать, чтобы не выказать себя, пробрался к входной двери. Там тихонько, очень медленно, открыл встроенный

гардеробный шкаф, подтянул свое пальто, полез в левый карман, где лежали ключи, аккуратно вытащил, стараясь ими не звенеть. Вставил ключ в замок, попытался его провернуть, руки чуть дрожали, замок не поддался, было такое впечатление, что он заклинил намертво. Михалыч вытащил ключ обратно, проверяя тот ли, засунул в скважину. Оказалось, что все верно, он опять вставил, попытался провернуть, тот же результат. Между тем на кухне все стихло. Было слышно только мирное урчание холодильника. Михалыч замер, так и остался стоять, держась за ключ в двери.

– Женя, чего ты там стоишь в прихожей? Иди сюда, сынок. – Раздался отцовский голос. Михалыч в ответ нервно дернулся, повернул голову в его сторону, не решаясь сделать шаг. Потом внезапно для себя оставил попытки освободиться, сам не понимая почему, словно в тумане, поплелся на непослушных ватных ногах на кухню.

Отец встретил его, стоя к нему спиной, его китель сзади был разрезан сверху донизу, стянут грубым швом черной нейлоновой нитью, он опирался руками о плиту. Михалыч прошел мимо него на цыпочках, подошел к холодильнику, сел на стоящий возле стола стул, ноги уже просто не держали. Чувство страха как-то притупилось, все воспринимал через пелену, мозг отказывался верить в творящийся вокруг сюр.

Мертвый полуобернулся в его сторону, лицо покойника было безжизненным, серым, он смотрел своими ужасными белёсыми глазами.

Замолчал холодильник, комната погрузилась в абсолютную тишину, на стене монотонно тикали часы. Отец опустил взгляд, отвернулся, выпрямился, потянул грязную руку в уже почти обсохшей земле к чайнику, поднял его, поставил на плиту, второй выкрутил газ, нажал на кнопку поджига, под чайником появилось пламя.

– Пап, это неправильно. – Выдавил из себя Михалыч. Отец ничего не ответил, но как показалось Михалычу, он все же тихонько что-то пробубнил себе под нос. – Что? Ты что-то хотел сказать, пап? – Переспросил он у мертвого отца. В ответ отец замер.

– Линза, где линза? – Прохрипел он, не оборачиваясь.

– Какая линза? – Спросил Михалыч, не понимая.

На плите засвистел чайник. Покойник отвлекся, взял рядом стоявшую чашку поставил ее к себе поближе, снял с огня кипящий сосуд, налил кипяток в кружку, вернул урчащий чайник обратно, одним движением закрыл газ.

Взял кружку с кипятком в руку, развернулся к Михалычу лицом, поднес ее ко рту, жадно, большими глотками стал пить из кружки, кипяток пролился на нижнюю губу обваривая ее, губа сначала побелела, потом верхняя часть кожи лоскутом сползла вниз. Покойник сделал еще пару глотков, опустил кружку, выронил ее из рук, та с громким звоном разбилась о кафель. Из его обожжённого, обваренного рта вытекала розовая слизь, капала на грудь, заливая рубашку с галстуком и орденами. Михалыч от увиденного обомлел, у него кружилась голова, дышать стало трудно, его сковал страх. Отец сделал шаг к Михалычу, приблизился, тот в ответ попытался максимально отстраниться от покойника, откинулся на стуле, головой уперся в боковую стенку холодильника, безумными глазами смотрел на мертвеца.

– Линзу, верни линзу! – Прохрипел тот, на Михалыча пахнуло зловонием.

– Какая линза? Я ничего не знаю, у меня ничего нет, нет никакой линзы! – Почти прокричал Михалыч в ответ.

Отец наклонился к нему еще ниже, приблизился почти в упор, приоткрыл рот, из его глубин показалась тонкая, как струна, черная нить. Она высунулась на сантиметров десять вперед, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, тонко вибрируя, словно выбирала цель. Затем чуть удлинившись, внезапно молнией обвила Михалычу шею.

Ему сильно сдавило горло, перекрывая доступ кислороду. Михалыч выпучил глаза, инстинктивно схватился рукой за натянутую струну, та оказалась шершавой, в жестких чешуйках, другой рукой беспорядочно забарабанил по холодильнику, ноги свело в конвульсии, согнуло в коленях, он весь напрягся, жилы на висках вздулись, понял, что теряет сознание, свет в глазах начал меркнуть.

Но в планы покойника умерщвление Михалыча пока не входило, он чуть ослабил петлю, оставив ее прилично затянутой. Михалыч тяжело с затяжкой вздохнул, сильно закашлялся, приходя в себя.