Прозрачная тень
Шрифт:
– Ты кто такой? Почему здесь? Кто твои родители? И почему до сих пор на свободе?
Признаться, такой поворот событий пугает меня, но вскоре, понимая, что всё это происходит во сне, начинаю смело глядеть на злодейского вида собеседника.
– А на вас этой зимой сосулька, случайно, не падала, или, может, иной предмет угодил вам в голову, и поэтому вы заговорили языком тридцать седьмого года? Может, и документ мне свой покажете?
Оканчивал я последний вопрос уже в одиночестве, так как прохожий, завернувшись в серый плащ и надвинув на глаза чёрную велюровую шляпу, мелкой рысцой убегал прочь, делая вид, что вышел на утреннюю пробежку. Я посмотрел ему вслед и с изумлением заметил, что за ним, стремительно набирая скорость, во всю прыть несётся соседский петух.
– Держи его! – не своим голосом орал с балкона пятого этажа хозяин удравшего петуха. – Люди добрые,
Я так обрадовался подвигу балконного петуха, что расхохотался во всё горло. Теперь никто не разбудит меня среди ночи и не прервёт своим неистовым кукареканьем общения с героями моих будущих рассказов.
Всё это, несомненно, могло бы происходить в действительности, если бы не завывания тридцать второго троллейбуса, который с пяти часов утра начинает курсировать по улице. Я проснулся и почувствовал запах табачного дыма. На балконе курил мой сосед с пятого этажа. Только я вышел на свой балкон, как он мне заявляет унылым голосом:
– Представляешь, петух у меня ночью сбежал. С пятого этажа сиганул и не разбился. Придётся снова в деревню за петухом съездить, а то американцы индейкой лакомятся, а у меня даже петуха на праздник не будет. Нехорошо так-то.
– Я думаю, тебе лучше курицу приобрести. Она не такая ретивая, а то, глядишь, и новый петух удерёт. Чем тогда на праздник питаться будешь?
– Я подумаю над твоим предложением, – заинтересованно проговорил сосед, заканчивая утренний перекур и бросая окурок вниз, на покрытый серебристой изморосью газон.
Я закрываю балконную дверь, и в наступившей тишине слышу тиканье будильника «Заря», и ставлю его на восемь часов утра. Уверенный в сакральном значении будильника, я медленно засыпаю, смежая тяжёлые веки. Мне грезится чёрный петух, неподвижно застывший на фонарном столбе, насторожено поглядывающий на прохожих. Под столбом сидит крестьянин и, застенчиво почёсываясь, по-крестьянски закусывает зелёным луком и круто посоленной краюхой чёрного хлеба.
В это время яркое утреннее солнце медленно поднимается над горизонтом. Постепенно улица заполняется спешащим по своим делам народом. Дождь кончился, и сверкающая улица Гастелло устремилась в дальнюю даль, растворяясь в золотых лучах осеннего солнца. Но люди не замечают этой красоты. Куда они держат свой путь? Щемящее чувство чего-то несбывшегося, несостоявшегося охватывает меня. Я любуюсь ими и по-хорошему завидую их деятельности и энергии. Они и без меня знают: «Что есть истина». Пока на них-то всё и держится в этом вселенском заповеднике. Главное – проснуться вовремя.
От Керчи до Кальяо
На носовую палубу вышел здоровенный толстый матрос с блинообразным лицом и вздёрнутым носом.
Он только что позавтракал и решил подышать свежим морским воздухом. Мимо проплывали корабли, буксирные катера и моторные лодки, а в туманном небе парили беспокойные чайки и кричали резкими, пронзительными голосами. Керченский порт, ощетинившись стрелами многочисленных подъёмных кранов, просыпался, сбрасывая с себя туман прошедшей ночи, и приступал к трудовому дню. Толстый матрос сытно рыгнул, потом потянулся и зевнул, широко открыв рот.
– Поосторожней зевай, а то чайка, избавляясь от переваренных продуктов питания, случайно может их в твой объёмный рот определить, – весело предупредил его внезапно появившийся боцман, – и потом, пора тебе переодеться в рабочую одежду. Скоро начнутся судовые работы, так что зевать некогда.
– Не надо мне ля-ля! – задетый за живое шуткой боцмана, сердито воскликнул толстый матрос. – Не первый год рыбачу. Знаем, что к чему!
– Ну-ну, – тихо сказал боцман и ушёл.
В восемь часов утра толстый матрос, переодевшись в рабочую робу, стоял на кормовой палубе с гордо поднятой головой и, пристально вглядываясь в горизонт, получал задание от боцмана. Боцман, видимо привыкший к выкрутасам разнокалиберной команды, спокойным и тихим голосом растолковывал круг его обязанностей.
Научно-поисковое судно «Профессор Месяцев», пройдя всевозможные проверки, медленно двигалось по Керченскому проливу. Впереди нас ждёт тяжёлая, но интересная научная работа. В этот раз предстоит исследовать прибрежные воды Перу и определить рыбные запасы этого района. Наше судно пойдёт туда своим ходом: из Чёрного моря через пролив Босфор – в Мраморное море, потом пролив Дарданеллы – в Эгейское море, незаметный переход в море Средиземное и через Гибралтарский пролив – в Атлантический океан. Пересечём
Блинообразный, после трудового дня, хныкал, сидя в столовой перед пустой тарелкой, вспоминая службу в армии и своего товарища-сослуживца – под два метра ростом, которому всегда давали двойную порцию еды.
– А я что, хуже? У меня вес не меньше ста килограмм. При такой ломовой работе и при малокалорийном питании, которое здесь практикуется, мне точно не выжить! После этого рейса я жениться задумал, а теперь чувствую, что такая скудная кормёжка весь мой мужской шарм уничтожит, а ведь я от природы красавец писаный. Эй, повар, добавки хочу!
– Может, тебе ещё и подгузник надеть, писаный луноликий красавец, – отзывается из камбуза повар. – Знал, куда шёл работать. Здесь у нас суровые трудовые будни. Тебе надо было в стриптизёры податься с такой смазливой физиономией. Заблудился ты, парень.
Нас с Лёшей на время рейса поселили в «музыкальную каюту». Дело в том, что она находилась точно над судовым двигателем, и, ложась спать, мы «с наслаждением» вслушивались в его «небесные мелодии». Однако умудрялись быстро засыпать, убаюканные незнакомыми звуками и постоянной тряской, исходящей от этого музыкального двигателя. В конце концов мы так к этому привыкли, что, когда судно ложилось в дрейф и двигатель выключали, никак не могли заснуть и начинали, как неприкаянные, бродить по спящему судну или выходили на палубу и всю ночь смотрели на звёзды. Лёша в такие бессонные ночи, чтобы как-то убить время, пристрастился бегать за судовым котёнком. Котёнку эта игра до того понравилась, что даже в то время, когда Лёша крепко спал под монотонный шум двигателя, он прибегал в нашу каюту, дверь которой всегда была приоткрыта для проветривания, и с разбегу прыгал, как правило, ему на голову. Лёша испуганно кричал: «Брысь!» – и «игра» продолжалась. Ко всему прочему мы не были любителями кондиционеров и обычно на ночь выключали его, открывая иллюминатор, чтобы дышать здоровым морским воздухом. По этой причине иногда при шторме, когда волна ударяла в наш борт, морская вода, заглушая все «небесные» звуки, с рёвом врывалась в каюту, создавая небольшой водоём, в котором начинали плавать тапочки и другие носильные вещи, встречающиеся у неё на пути. Однажды я проснулся в три часа ночи от страшного грохота, раздавшегося в соседней каюте, и в это же мгновение мощный поток воды обрушился на моего друга, который спал на нижней койке, но, видимо уже закалённый подобным вторжением морской стихии и внезапным пробуждением, Лёша весело запел:
– Малая земля, великая земля… – и, насладившись своим исполнением столь популярной песни, бросился, по щиколотку в воде, задраивать иллюминатор.
В это время наше судно, ведомое вторым штурманом, прыгало с волны на волну, словно взбесившаяся лошадь. Сверкали синеватые вспышки молнии. Слышались раскаты грома. В соседней каюте продолжало что-то грохотать, и сквозь шум волн оттуда до нас едва доносилось:
– Только бы дожить до утра, только бы дожить…
Качаясь с боку на бок и сотрясаясь от мощных ударов разбушевавшейся стихии, НПС «Профессор Месяцев» продолжало медленно, но уверено приближаться к Босфору, а я, упираясь то головой, то ногами в переборки, вспоминал нашу недолгую стоянку в Керчи: гору Митридат с развалинами Пантикапея – некогда мегаполиса, основанного греками ещё в седьмом веке до нашей эры, впоследствии ставшего столицей могущественного Боспорского царства. До сих пор дожди вымывают из земли древние монеты с изображением тогдашнего властителя Митридата, и только после нашествия гуннов в четвёртом веке нашей эры это царство перестало существовать. Поднявшись на гору, среди развалин, мы с печалью в душе созерцали последствия этого идиотского нашествия. Я в расстроенных чувствах подумал: «А ведь, по сути дела, на протяжении всей истории существования человечества то и дело возникают подобные идиотские нашествия, и, судя по всему, продолжение следует… Самое ужасное в этом – гибель миллионов людей. Однако за давностью лет мы этого не ощущаем и только констатируем как факт: “Оказывается, было разрушительное нашествие – вот почему исчезла эта древняя цивилизация”, – а сожаления и боли души за погибших ни в чём не повинных людей не происходит. Раз так, то нетрудно предугадать наше дальнейшее существование на земле-матушке».