Шрифт:
Вместо предисловия
Я спал под открытым широким окном, выходившим на улицу Гастелло. Свежий воздух постоянной струёй устремлялся ко мне и заставлял плотнее кутаться в ватное одеяло. Спать в таких условиях – одно удовольствие. Чудные сны проносились один за другим перед моим внутренним взором. И настолько они мне казались реальными,
Вот и в этот раз вдруг во сне заиграл оркестр, да так громко, что я вздрогнул от неожиданности и с нескрываемым любопытством посмотрел на небо. Небо светилось кобальтом и ультрамарином, а сиреневые облака то и дело меняли свои формы и не спеша куда-то уплывали, вызывая у меня щемящее чувство ностальгии по уплывшей молодости. Внезапно оркестр смолк, и в наступившей тишине послышались торопливо удаляющиеся шаги и скрип затворяющейся двери, а вслед за этим мелодичный женский голос объявил:
– Сегодня с утра идёт мелкий серебристый дождь; температура воздуха остановилась на отметке плюс шестнадцать градусов. Курс доллара – семьдесят семь рублей двадцать три копейки. Пришло бабье лето, господа!
Улица Гастелло сверкающим лучом устремилась к Электрозаводскому мосту, и потемневшие от влаги деревья прятали свой летний образ в бисеринках дождевых капель, радуясь продлению летнего сезона. Тёмные силуэты прохожих, согнувшись под зонтами и сумками со снедью, семенили в туманном сентябре мимо поседевших домов и брошенных строительных материалов, среди которых притаились выпивохи и, под пьяные выкрики и кряканье, опорожняли сосуды с различными жидкостями. Веселию и безумию конца не предвиделось, и вскоре послышались звуки, напоминающие песни прошлых лет.
«Где окажется моя душа после завершения земного пути? – думал я в это время во сне. – Кто напомнит мне о сегодняшнем дне?»
Задавая себе подобные вопросы, я невольно становлюсь себялюбцем, и порой это тревожит меня, заставляя более внимательно приглядываться к своему существованию и находить в нём отвлекающие и увлекательные события, которые я затем перевожу в свои рассказы. Таким образом жизнь становится до того восхитительна и чарующа, что каждый день превращается в некую духовную драгоценность, которая абсолютно недоступна жадному материалисту.
Сентябрьский день высвечивает моё запылённое окно радужным светом, и, то и дело поглядывая в него, я сижу за столом и сочиняю этот рассказ для новой книги. Но кто знает это? Может быть, тот согбенный прохожий под чёрным зонтом, которого я всегда вижу в одно и то же время идущим с хозяйственной сумкой в руках, или старуха, которая с периодичностью кремлёвских курантов выходит с палкой на балкон и с надменным выражением на лице дубасит что есть мочи по его перилам, или разомлевший хозяин петуха, орущего по ночам, который, сладко потягиваясь, разбуженный протестующей старухой, тоже выходит на балкон и, закуривая вонючую сигарету, хитро посматривает по сторонам?
Я зажигаю жёлтую витую свечу и ставлю её в чеканный подсвечник. Фитиль дрожит чёрным червячком, потрескивает. Пламя колеблется от едва заметного дуновения – прозрачной тенью на фоне окна… Боже мой! Какой чудесный день сегодня. Для меня он имеет особый смысл. В такие дни образы начинают тесниться в моём сознании и рвутся наружу, и чтобы они немного успокоились, остаётся только придать им реальную форму.
Как-то я дал почитать свою новую рукопись моему старинному другу Васе Степанову потому что он был очень мудрый. Откуда в нём эта мудрость взялась? Не могу сказать. Он был младше меня на два года, а рассуждал о жизни, как какой-нибудь старец со Святой Горы Афон или древний грек – тоже живший когда-то на этой горе. Я часто советовался с ним, и ни разу он не дал мне плохого совета… Через некоторое время, возвращая мне прочитанную рукопись, он горько усмехнулся и спросил:
– Уж не хотел ли ты, мой друг, в своих рассказах разгадать тайну русской души? Перспектив в этом вопросе у тебя никаких не предвидится, даже не надейся. А так, поболтать на кухне, после ста граммов, – это милое дело. О чём же ещё можно с таким интересом говорить среди кастрюль, мисок и кружек. Ты мне лучше скажи: куда чашки с блюдцами подевались у нашего народа? К кому в гости ни зайду, мне чай в кружку наливают, а в детстве я чай только из блюдца пил, которое к чашке всегда прилагалось. Вот это меня больше волнует. Выпить хочешь?
– Выпьем, когда книгу напечатают, а русскую душу я не собирался разгадывать, да и существует ли она на самом деле? Но раз ты почувствовал эту вековую тайну в моих рассказах, то над этим стоит подумать. Рассказ – это только иллюзия, можно сказать, параллельная жизнь, но вот на что я обратил внимание: во сне она превращается в настоящую реальность, и доходит до того, что иной герой начинает требовать к себе особого внимания, а иногда даже пускает в ход свои кулаки – начинает драться со мной, недовольный тем, как он непрезентабельно выглядит в моём рассказе. Иногда я иду у него на поводу и выполняю его требования. Не всегда мне это нравится, но герой остаётся доволен и перестаёт будить меня по ночам, а мне только этого и надо. Если я не высплюсь, то мне ничего в голову не лезет. При таких неспокойных героях разве можно такую сложную проблему трогать? Что ты! Даже в мыслях ничего такого не возникает.
Признаться, после такого странного вопроса моего друга я крепко задумался. В конце концов нашёл самый лёгкий ответ, который мне пришёл в голову. Душа – это божественная субстанция и, таким образом, создана «по образу и подобию Божьему», и, следовательно, душа может принадлежать только своему Создателю. При рождении она чиста, и только от человека зависит, в каком состоянии она потом вернётся к своему Творцу.
Кто-то может подумать, что это только игра моего воображения, и отчасти будет прав, но только отчасти! Часто собственная жизнь человеку кажется рутинной и обыденной, что иногда приводит его в уныние, а то и в затяжную депрессию, а на самом деле, например, для иного стороннего наблюдателя может представлять необыкновенное и захватывающее действие. Я никогда не думал об этом, пока однажды мой друг-художник не дал мне хрустальную призму. Я посмотрел через неё и просто был ошарашен – так всё вокруг преобразилось! И, видимо, с непривычки увиденное вызвало только неприязнь, но зато для меня это стало настоящим открытием. Густая и непроницаемая тень вдруг сделалась прозрачной, и жизнь окружающего меня мира и существующих в нём людей стала настолько интересной, что заставила меня попытаться в художественной форме показать всё её увлекательное разнообразие. Если всё же найдётся сомневающийся и назовёт это выдумкой, да ещё разнузданной фантазией, то на это я сразу же отвечу: «Всё так и было!»
Всё это возникает в моей голове при внимательном созерцании улицы Гастелло. Мои окна – светящиеся экраны в мироздание. Иногда я их занавешиваю дырявыми занавесками, и тогда моё видение сокращается до размеров десятирублёвой монеты. Долго смотреть в этот микроэкран невозможно. Глаза начинают слезиться, а сознание перестаёт адекватно воспринимать действительность, и, чтобы вернуть всё назад, я выхожу из подъезда во двор и пытаюсь заговорить с первым встречным, например, о курсе рубля на сегодняшний день. Но тот вдруг, глядя в сторону, строгим голосом спрашивает: