Пруссачество и социализм
Шрифт:
и честное в своем патриотизме, но самим своим
существованием представлявшее готовое ору-
жие для каждого внешнего врага, обладающего
практической глубиной англичанина. Это была
роковая совокупность политических чаяний,
мыслей, форм, которые только англичанин в со-
стоянии воплотить в действительность, овладеть
ими и их использовать. Для немцев же, несмот-
ря на всю глубину их страстности и большую го-
товность к жертвам, - это лишь причина диле-
тантских действий, которая в своем враждебном
государству проявлении разрушает, отравляет
и ведет к самоубийству. Это было то невидимое
английское воинство, которое Наполеон оставил
со времени Иены на немецкой территории.
13
Недостаточное понимание конкретной дейст-
вительности стало роковым для Германии. Оно
уже с расцветом эпохи Гогенштауфенов^, когда
все, вплоть до провинциального бюргерства
XIX столетия, окрещенного именем немецкого
Михеля^, преисполненные сознания своего ду-
ховного превосходства, чувствовали себя выше
требований дня, - противоборствовало друго-
му инстинкту и навязало ему развитие, превра-
тившее его нынешнюю историю в густую сеть
ужасных катастроф. Наименование <Михель>
воплощает в себе совокупность наших недостат-
ков, принципиальное недовольство превышаю-
щей наши силы действительностью, требую-
щей послушания и уважения, несвоевремен-
ную критику, несвоевременную потребность
в отдыхе, погоню за идеалами вместо быстрых
действий, быстроту действия вместо осторож-
ного взвешивания, <народ> как кучу ворчунов,
народное представительство как компанию со-
бутыльников высшего порядка. Все это англий-
ские свойства, но в их немецком карикатурном
изображении. У нас прежде всего домогаются
клочка частной правовой свободы, гарантиро-
ванной законом независимости, и эти требова-
ния предъявляются как раз в такой момент,
когда Джон Буль^, повинуясь верному ин-
стинкту, повременил бы с ними.
19 июля 1917 года - первый акт немецкой
революции^. Это не была просто смена руко-
водства, но именно, как это должно было от-
крыться противникам по резкой форме, - это
был государственный переворот, совершенный
английским элементом, воспользовавшимся
14
подходящим случаем. Это не было выступлени-
ем против политической бездарности власти,
но против всякой власти вообще. Бездарность
правительства? Видели ли эти круги, в которых
не было ни одного государственного человека,
хоть соринку в глазу тех, кто нес ответствен-
ность за переворот? Могли ли они в этот час
предъявить вместо политических способнос-
тей, которых у них не было, что либо другое,
кроме принципа? Это не было восстание наро-
да, который только наблюдал, опасливо, с со-
мнением, хотя и со свойственной Михелю сим-
патией ко всему, что направлено против сидя-
щих наверху, это была революция во фракци-
онных комнатах. Партией большинства у нас
называется союз, состоящий из двухсот членов,
а не большая часть народа. Эрцбергер^, в во-
просах тактики наиболее одаренный из них де-
магог, великолепно устраивавший засады, нео-
жиданные нападения, скандалы, виртуоз в дет-
ской игре свержения министерств, человек аб-
солютно не обладавший государственными спо-
собностями английского парламентария, но ов-
ладевший его ухватками, увлек за собой рой бе-
зымянных, падких до какой бы то ни было об-
щественной роли и поэтому не слишком разбор-
чивых людей. Это были эпигоны бидермейеров-
ской революции 1848 года^, рассматривавшие
оппозицию как мировоззрение, и эпигоны со-
циал-демократии, которым недоставало желез-
ной руки Бебеля^. Он, со своим жизненным
здравым смыслом, не потерпел бы этого позор-
ного политического спектакля, он потребовал
бы и добился бы диктатуры справа или слева.
15
Он разогнал бы этот парламент и приказал бы
расстрелять пацифистов и всех утопических
мечтателей о союзе народов.
Таков был <штурм Бастилии> немецкой рево-
люции.
Суверенитет партийных вождей есть англий-
ская идея. Чтобы его осуществить, нужно было
бы быть англичанином по инстинкту и иметь за
собой и в себе уклад английской общественной
жизни. Мирабо^ думал об этом: <Мы живем
в великое время; но люди очень маленькие, и я
не вижу никого, с кем бы я мог пуститься в пла-
вание>. Никто не имел права в 1917 году повто-
рить за ним эти гордые и в то же время смирен-
ные слова. Сломить твердость государственной
власти, не признавать больше никаких решаю-
щих авторитетов, хотя сами не доросли еще до