Прусский террор
Шрифт:
— Господин Фелльнер, мне хотелось бы сказать вам несколько слов, но только вам одному.
Господин Фелльнер встал и прошел в комнату рядом. Бенедикт последовал за ним.
— Господин Фелльнер, — сказал он ему, — говорю с вами серьезно и убежденно: вам угрожает большое несчастье. Вот здесь, в середине третьей фаланги среднего пальца у вас есть звезда. Эта звезда, находись она на самом холме Сатурна, указала бы на то, что вы будете жертвой убийства, а вот тут, где она у вас находится, она указывает на самоубийство. К счастью, вот эта линия, видите, которая поднимается от запястья через ладонь, теряется до того, как она могла бы с ней соединиться.
— Сударь, — ответил бургомистр, — не скажу вам, будто я совсем не верю вашей науке и мне безразлично то, что вы утверждаете в отношении меня. Нет, даже не до конца веря вашим словам, я удивительным образом подпадаю под впечатление от той уверенности, с какой вы мне это говорите. У меня есть все причины хотеть жить: у меня еще молодая жена, которая меня любит и которую я сам люблю, прекрасные дети, которых я должен воспитывать и наставлять в их юности, достаточное для моих нужд состояние, которое должно увеличиться от того, что мне предстоит получить еще не одно наследство, хотя я и не жду этого с нетерпением. Кроме того, я пользуюсь непререкаемым уважением и занимаю первостепенное положение в городе. И тем не менее, сударь, несмотря на все это, я обязан, особенно в минуту опасности, непоколебимо оставаться там, куда мои соотечественники и Бог меня определили. Если, как вы мне говорите, в минуту отчаяния я наложу на себя руки, значит, судьба поставит передо мною выбор между бесчестием и смертью, и, подобно древним римлянам, что ложились в ванну и вскрывали себе вены, я сделаю это, предпочтя славу трусости. Как бы ни были страшны предзнаменования, я остаюсь и лицом к лицу встречу грядущие события… Вернемся, дорогой господин Бенедикт, благодарю вас за предупреждение, оно послужит мне тем, что я смогу принять меры предосторожности и смерть не застанет меня врасплох.
— В вас есть настоящее величие, сударь, — сказал Бенедикт. — Теперь я желаю только одного: чтобы моя наука не оказалось наукой. Вернемся, сударь, вернемся.
Но когда они проходили из гостиной в столовую, раздался двойной звук барабана и трубы: труба подавала сигнал «седлай», барабан — общую тревогу.
Госпожа Фелльнер ждала их с нетерпением, однако муж, улыбнувшись, сделал ей знак потерпеть. Пока что у него была более острая забота, а главное, более общая, и вызвана она была звуками военной тревоги.
— Оттуда мне говорят, сударыня, — произнес Бенедикт, протягивая руку к улице, — что у меня хватает времени лишь на то, чтобы выпить за здоровье вашего мужа и за долгую счастливую жизнь, которую ему создаете вы и вся ваша прекрасная семья.
Тост был поддержан всеми и даже Ленгартом, который, как он и сказал, выпил таким образом дважды за здоровье бургомистра.
После этого, пожав руку г-ну Фелльнеру, его зятю и журналисту и поцеловав руку г-же Фелльнер, Бенедикт бросился на лестницу и вышел из дома, крича:
— К оружию!
Тот же воинственный клич, послышавшийся к концу обеда, настиг Карла и Елену. Карл почувствовал ужасный удар в сердце. Елена побледнела, хотя и не знала ни значения барабанного боя, ни того, что означал звук трубы. Елена почувствовала их зловещий смысл.
Затем по тому взгляду, которым обменялись г-н Монте-Нуово и Карл, она поняла, что пришла минута расставания.
Графу жалко было влюбленных, и, чтобы дать им попрощаться еще хоть мгновение, он попросил у г-жи фон Белинг разрешения уйти и сказал своему молодому другу:
— Карл, у вас есть четверть часа.
Карл бросил быстрый взгляд на стенные часы. Была половина пятого.
— Спасибо, генерал, — ответил Карл. — Буду на посту в назначенное время.
Госпожа фон Белинг проводила графа Монте-Нуово, а молодые люди, чтобы попрощаться наедине, бросились в сад, где их могла укрыть беседка, густо увитая виноградом.
Стоило бы попытаться, наверно, описать грустную песнь соловья в нескольких шагах от них, чем стараться пересказать диалог, прерывавшийся вздохами и слезами, клятвами, рыданиями, любовными обещаниями, страстными порывами и нежными вскрикиваниями. Что было сказано по истечении четверти часа? Ничего и все.
Нужно было расставаться.
Как и в прошлый раз, лошадь Карла в ожидании его стояла у входа.
Он пошел туда, превозмогая себя, увлекая за собою Елену, повисшую у него на руке. А там он стал покрывать ее лицо тысячью поцелуев.
Дверь оставалась открытой. Оба штирийца подавали ему знаки.
Пробило без четверти пять.
Он кинулся к лошади и вонзил ей шпоры в живот.
Штирийцы вскочили на лошадей по обе стороны от него и поскакали за ним галопом.
Последние слова, которые расслышал перед этим Карл, были таковы:
— Твоя в этом мире или в ином!
Последнее, что он ответил с пылом влюбленного и верой христианина, было:
— Да будет так!
XXVII. БИТВА ПРИ АШАФФЕНБУРГЕ
Во время своего обеда принц Александр Гессенский получил депешу следующего содержания:
«Прусский авангард появился в конце дефиле Фогельсберга!»
Это сообщение крайне удивило главнокомандующего: он ожидал врага со стороны Тюрингенского леса.
Поэтому он немедленно отправил депешу в Дармштадт с распоряжением отряду в три тысячи человек выехать по железной дороге в Ашаффенбург и там захватить мост.
Затем, что касалось местных действий, он немедленно приказал поднять общую тревогу и подать сигнал «седлай».
В Саксенхаузене у причала ждали два парохода.
На вокзале ожидала сотня вагонов вместимостью пятьдесят человек каждый.
Мы рассказали, какое впечатление произвели оба сигнала.
Был момент замешательства — какое-то время люди бежали: одни — направо, другие — налево. Мундиры смешались. Кавалеристы и пехотинцы перемешались между собой. Затем, через несколько минут, словно чьей-то ловкой рукой каждый был поставлен на свое место, кавалеристы оказались на лошадях, пехота — с ружьями к ноге. Все было готово к отправлению.
И на этот раз Франкфурт засвидетельствовал свою приязнь уже не просто к австрийцам, но к защитникам Австрии. Пиво переходило из рук в руки кружками, вино передавалось в кувшинах. Люди из самых лучших домов города обменивались рукопожатиями с офицерами. Самые изящные дамы подбадривали солдат. Братские чувства, которых до сих пор здесь просто не знали, рожденные общей опасностью, были растворены в воздухе вольного города.
Из окон грянули голоса: «Смелее! Победа! Да здравствует Австрия! Да здравствует союзная армия! Да здравствует принц Александр Гессенский!»