Прусский террор
Шрифт:
— Вперед!
Ленгарт пустил лошадей галопом.
Они вернулись в Деттинген. Когда карета въезжала в город, било одиннадцать часов.
На главной площади Деттингена был разожжен огромный костер. Бенедикт вышел из кареты и приблизился к нему.
Перед костром прохаживался капитан. Бенедикт подошел к нему. Он вполне знал прусский характер и великолепно умел с ним обходиться, если не хотел столкновения.
— Извините, капитан, — сказал он, — знаком ли вам барон Фридрих фон Белов?
Капитан посмотрел сверху вниз на того, кто позволил
Не нужно забывать, что Бенедикт был одет лодочником.
— Да, — ответил тот, — я его знаю. Дальше?
— Не хотите ли оказать ему большую услугу?
— Охотно! Это мой друг, но каким это образом он обратился к тебе, чтобы попросить меня об этом?
— Сам он в Хёрштейне и не может оставить его по приказу генерала Штурма.
— Ну и что?
— А то, что он находится в самом глубоком беспокойстве насчет одного из своих друзей, которого, видно, либо убили, либо ранили сегодня, во время кавалерийской атаки прусских кирасиров на ашаффенбургском мосту. Он послал меня с одним моим приятелем, лодочником, как и я, на поиски этого друга, жениха вот той дамы, что вы видите в карете, и сказал: «Обратись вот с этой написанной моей рукой запиской к первому встретившемуся прусскому офицеру. Скажи ему, что это не приказ, а просьба. Дай ему прочесть эту записку, и я уверен, что он окажется любезным и даст тебе то, что я здесь прошу».
Офицер подошел к огню, взял головешку и прочел следующее:
«Приказ первому прусскому офицеру, которого встретит мои посланец, дать в распоряжение подателю сего двух солдат в качестве эскорта и хирурга. Оба солдата и хирург должны будут сопровождать подателя сего на поле боя, повсюду, куда он их поведет.
Составлено в главной ставке, Хёрштейн, одиннадцать часов вечера.
По приказу генерала Штурма
начальник штаба
барон Фридрих фон Белов».
Дисциплина и послушание — два великих достоинства прусской армии. Именно эти два качества сделали эту армию лучшей в Германии.
Стоило только капитану прочесть приказ своего начальника, он тут же оставил свой надменный вид, с которым только что разговаривал с беднягой-лодочником.
— Эй, там! — сказал он солдатам, сидевшим у огня. — Пришлите двух добровольцев для оказания услуги начальнику штаба Фридриху фон Белову.
Встало десять человек.
— Хорошо! Ты и ты! — сказал капитан, отобрав двух людей.
— Ну, а кто тут ротный хирург?
— Господин Людвиг Видершаль, — ответил голос.
— Где он расквартирован?
— Здесь, на площади, — ответил тот же голос.
— Известите его, что по приказу из штаба он должен этим вечером принять участие в поездке в Ашаффенбург.
Один солдат встал, пошел через площадь, постучал в дверь и мигом вернулся вместе с полковым хирургом.
Бенедикт поблагодарил капитана, и тот ответил, что ему было
Полковой хирург, хотя он и был человеком светским, сел в карету в дурном расположении духа из-за того, что его, разбудили, едва он успел заснуть. Когда же он оказался лицом к лицу с молодой женщиной, красивой и в слезах, он извинился, что заставил себя ждать, и первым стал торопить с отъездом.
Карета по пологому спуску подъехала к берегу реки.
У берет стояло несколько лодок. Бенедикт громко крикнул:
— Фриц!
На второй зов и лодке встал человек и ответил:
— Я здесь!
Бенедикт показался ему так, чтобы тот смог его узнать.
Все расселись в лодке.
Два солдата — спереди, Фриц и Бенедикт — у весел, полковой хирург с Еленой — сзади.
Сильный гребок веслами вынес лодку на середину реки.
Теперь задача была потруднее, чем вначале, на этот раз приходилось плыть против течения, но Бенедикт и Фриц были ловкими и сильными гребцами. Лодка легко заскользила по поверхности воды.
Они уже далеко отплыли от Деттингена, когда услышали, как часы на городской колокольне прозвонили полночь.
Проплыли Клейностхейм, Майнашафф, затем Лидер, затем Ашаффенбург.
Бенедикт сошел на берег немного выше моста. Как раз отсюда он и хотел начать поиски.
Они зажгли факелы и отдали их в руки двум солдатам.
Битва закончилась уже в темноте, поэтому вынесли только раненых, и мост все еще был загроможден мертвыми: в темных местах о них приходилось спотыкаться, а в более освещенных их можно было смутно разглядеть по белым мундирам.
Если бы Карл оказался среди пруссаков и австрийских солдат, его можно было бы легко узнать по серой куртке. Но Бенедикт был слишком уверен, что он видел, как тот дрался уже за мостом, и не стал терять время там, где его друга не было.
Они спустились к равнине с разбросанными по ней купами деревьев; в глубине ее тянулся лесок под названием Красивая поросль.
Ночь выдалась темной, луны не было, на небе не светило ни звездочки; можно было подумать, что дым и пыль от сражения так и остались висеть в воздухе между небом и землей. Время от времени широкие тихие зарницы приоткрывали горизонт, будто огромное веко: на секунду вырывался луч белесого света и мертвенно-тускло освещал пейзаж. Потом все опять погружалось в темноту, еще более густую, чем раньше.
Когда зарницы угасали, единственный свет по обоим берегам Майна давали два факела, которые несли прусские солдаты и который образовывал освещенный круг диаметром в дюжину шагов.
Елена, белая, словно тень, и, словно тень, казавшаяся нечувствительной к неровностям земли, шли посреди того круга и говорила, протягивая вперед руки: «Там, вот там, там!», когда ей казалось, что она видит неподвижно лежавшие трупы.
Они подходили к указанному ею месту. Там в самом деле были трупы, и по мундирам их можно было признать скорее за пруссаков или австрийцев.