Прусский террор
Шрифт:
Рана на голове была незначительной: процарапана кожа под волосами, но кости не были задеты.
Рана в груди на первый взгляд казалась самой тяжелой; и действительно, кирасирская сабля вошла в трех дюймах от ключицы и вышла в спине над лопаткой.
Третья рана — она-то и была самая тяжелая — находилась на правой руке. Отражая удары, Карл подставил внутреннюю сторону руки под удар лезвия противника, и артерия была перерезана.
Однако эта рана спасла раненого. Большая потеря крови привела к обмороку, а во время
В продолжение всего этого тягостного осмотра Елена не переставала спрашивать:
— Он умер? Он умер? Он умер?
— Сейчас посмотрим, — ответил хирург.
И, взяв свой ланцет, он открыл вену на левой руке Карла. Сначала вследствие обморока кровь не потекла, но, нажимая на вену, доктор сумел выдавить из нее каплю теплой и красной крови.
Карл не был мертв.
— Он жив! — сказал хирург.
Елена вскрикнула и упала на колени.
— Что нужно сделать, чтобы вернуть его к жизни? — спросила она.
— Ему нужно перевязать артерию, — сказал хирург, — хотите, я отправлю его в полевой госпиталь?
— О нет, нет! — вскричала Елена. — Нет, я с ним не расстанусь. Значит, вы не думаете, что его можно довезти до Франкфурта?
— По воде можно. Признаюсь вам даже, что, видя интерес, который вы проявляете к этому молодому человеку, я предпочел бы, чтобы скорее кто-то другой, а не я, сделал эту трудную операцию. Так вот, если вы располагаете каким-нибудь быстрым средством перевозки по воде…
— У меня есть лодка, — сказал Фриц, — и я отвечаю, если господин (и он кивнул на Бенедикта) пожелает мне прийти на подмогу, я отвечаю за то, что мы будем во Франкфурте через три часа.
— Остается только знать, — сказал врач, — при том, сколько крови он потерял, проживет ли он эти три часа.
— Боже мой! Боже мой! — вскричала Елена.
— Не смею вас просить посмотреть сюда, сударыня, но вся земля залита кровью.
Елена горестно закричала и прикрыла рукой глаза.
Разговаривая с Еленой, обнадеживая ее и пугая с ужасным хладнокровием привыкших играть со смертью людей, хирург накладывал корпию по обе стороны грудной раны и перевязывал эту рану бинтом.
— Вы опасаетесь, что он потерял слитком много кропи? Сколько же можно потерять кропи, чтобы при этом не умереть? — спросила Елена.
— Все относительно, сударыня: мужчина такой силы, как тот, которого я бинтую и данную минуту, может иметь и теле до двадцати четырех, двадцати пяти фунтов крови. Он может потерять четверть ее. Но это — все.
— Но, наконец, на что же я могу надеяться и чего мне опасаться? — спросила Елена.
— У вас есть надежда, что раненый доживет до Франкфурта, что он потерял меньше крови, чем мне кажется, что умелый хирург сделает ему перевязку артерии. У вас есть опасение, что начнется вторичное кровотечение сегодня или через восемь — десять дней при потере струпа.
— Но, в конце концов, его ведь можно спасти, правда?
— У природы есть столько возможностей, что надеяться нужно всегда, сударыня.
— Хорошо, — сказала Елена, — не будем терять ни минуты.
Бенедикт и хирург взялись за факелы, оба солдата подняли раненого и перенесли его на берег.
Хирург отправился в Ашаффенбург, чтобы купить матрас и одеяло. Фриц их принес.
Раненого поместили в кормовой части лодки.
— Нужно ли мне пытаться привести его в чувство? — спросила Елена.
— Или я должна оставить его в том состоянии, в каком он находится?
— Ничего не делайте для того, чтобы вывести его из обморока, сударыня. Его обморок останавливает кровотечение, и, если перевязка артерии будет сделана до того, как он очнется, его еще можно спасти.
Каждый сел на свое место вокруг раненого.
Оба пруссака стояли в лодке с факелами в руках, Елена стояла на коленях, хирург поддерживал раненого, Бенедикт с Фрицем сели за весла. Резвун, вовсе не возгордившийся, хотя он сыграл такую видную роль во всем деле, сел на носу и горящими глазами изучал местность.
На этот раз проворная лодка, которую вели четыре сильные, умелые и привычные к веслам руки, ласточкой скользила по поверхности воды.
Карл оставался в обмороке. Врач опасался, как бы ночная свежесть — она всегда больше на реках, чем на земле, — не привела бы раненого в чувство. Но этого не приходилось страшиться: Карл все время оставался неподвижен и не подавал никаких признаков жизни.
Они прибыли в Деттинген. Бенедикт щедро расплатился с обоими пруссаками и попросил хирурга, которому Елена смогла только протянуть руку и знак благодарности, во всех подробностях отчитаться и поездке перед Фридрихом.
Бенедикт окликнул Ленгарта, заснувшего на сидении своей кареты.
Он должен был во весь опор вернуться во Франкфурт и позаботиться о том, чтобы к их приезду слуги с носилками были на берегу Майна во Франкфурте.
Что же касается самого Бенедикта, то он вместе с Еленой и раненым продолжал путь по воде, ибо вода была наиболее мягким способом передвижения, какой можно было найти для умирающего.
Ближе к Ханау небо начало светлеть, широкая розовато-серебристая лента протянулась над горами Баварии.
Легкое дуновение, что кажется дыханием зари, освежило растения, да и сердца людей, утомившиеся за эту тяжелую и неспокойную ночь. Первые лучи солнца вспыхнули во всех направлениях еще до того, как появилось само солнце; потом его сияющий диск взошел из-за горы, и природа проснулась.
Елене показалось, что легкая дрожь пробежала по всему телу раненого.
Она вскрикнула, и это заставило обоих гребцов обернуться.
И тогда Карл, не двигаясь ни одним мускулом, открыл глаза, прошептал имя Елены и опять закрыл их.