Прямой наследник
Шрифт:
— Своим, вон, даже додумались в алтаре ваги и гири хранить! — сердито пристукнул сухоньким кулаком владыко.
А где же еще? Время-то кругом насквозь религиозное, алтарь — самое безопасное место для хранения инструментов, коими серебро меряют. Но вообще да, Новгород, единственные торговые ворота Руси на Запад, надо прибирать. Не завоевывать, а потихоньку-полегоньку, для начала прибрать право суда и внешних сношений, а там видно будет. И для того надо тамошнюю господу в наши торговые предприятия втягивать, привязывать к Москве экономически. Коли они свою выгоду увидят — сами
Хиротония во епископы — событие редкое, тем более в такие. Одно хорошо, ничего выдумывать не надо, в «Правилах апостольских» все прописано, только одного митрополита для такого дела мало. Посему ехали в Москву епископы Коломенский Амвросий, Суздальский Авраамий, старый знакомец Ефрем из Ростова да из Твери вместе с Евфимием прибывал Илия. Рязанский епископ Иона, сам чуть было не ставший митрополитом, и так половину времени на Москве проводит. Пермский же и Сарский архиереи слишком далеко, Смоленский пока занят, но даже без них кворум полный, можно церковный собор устраивать. Во всяком случае, есть что обсудить — учреждение монастырских школ, чую, без трений не пройдет.
Евфимий демонстративно поселился не на митрополичьем подворье, а в Новогородской сотне, сразу за Хлыновым селом. По моим приблизительным ощущениям это Пушкинская площадь — километр от Кремля по Тверской дороге. И не лень каждый день таскаться... Ну да мы люди не гордые и я, типа едучи в занеглименскую усадебку, проехал чуть подальше, побеседовать тет-а-тет.
Поставление новгородец получил третьего дня и потому был несколько более благостен, чем в момент приезда, но все равно, топорщился как еж. Вероятно, боялся, что навесят обвинение в сговоре с Москвой, оттого в палате, помимо писца, торчали еще и невысокий попик с дьяконом.
— Слыхал, княже, что о торговлишке попечение имеешь, — начал после подобающих приветствий Евфимий, — и о промыслах различных.
— Так, отче, ибо тщусь имение преумножить. И для того предлагаю поставить в Новгороде Московский двор...
Ну вот, сразу встопорщился.
— ... а на Москве — Новгородский, чтобы гостям удобнее и проще.
— И чем же торговать хочешь, сыне?
По знаку моему служка подал Евфимию ларчик с образцами мыла, стекла и свечей.
— Прими в дар, авва.
Ничего, я коммивояжером не стесняюсь работать, вот пусть и епископ потрудится.
[i] Реальная формулировка о признании гуситского вероучения, выданная константинопольским патриархом в 1453 году.
[ii] То есть с 1 сентября
[iii] Договор между Новгородом и Ганзой, действовал с конца XIV до конца XV века.
Глава 18 —
Дима утверждал, что попаданцам везет и в тот глухой проулочек меня дернула заглянуть не иначе, как сама Фортуна.
Закуток этот у Садов почти целиком вымер в чуму лет десять назад, а потом еще и выгорел — народу-то осталось совсем мало, тушить, почитай, и некому было. И с тех времен тупичок за Спасом на Глинищах считали местом недобрым, жилья тут не ставили, одни амбары да клетушки.
И проскочили бы мы с рындами мимо, да зацепился я глазом — прямо на сырой земле, раскинув руки крестом, лежал человек в татарской одежде.
Я развернул коня и со свитой шагом въехал в проулок. Седые волосы и морщинистая левая кисть, видная из-под обшлага халата, не оставляли сомнений в возрасте неизвестного и я крикнул по-татарски:
— Эй, бобо!
Язык этот у нас сейчас навроде английского, для международного общения, его многие знают, оттого слов тюркских в обиходе все больше год от года, а прочие княжества Москве пеняют — совсем, дескать, отатарились.
Лежавший завозился, сел, неуклюже орудуя правой рукой, и повернулся ко мне. На грязном лице выделялись две дорожки от слез и тускловатые глаза, неожиданно голубого цвета.
— По здорову ли, боярин, — ответил дед на отличном русском, хоть и со странным выговором.
— Что здесь делаешь?
— Помирать пришел, — старик спокойно подоткнул полу заношенного халата.
— Кто таков? Почему сюда?
— Атаем кличут. Родился здесь, у Спаса Никодимом крестили.
Он попытался перекреститься левой рукой, но чуть не упал — вместо правой кисти торчала бурая культя, не дававшая опоры, — махнул и молча заплакал, сцепив зубы. За спиной у меня заволновались рынды, Волк бурчал неразборчиво под нос, а я соскочил с коня и подошел к сидящему на земле и опустился рядом на корточки.
— Рассказывай, дедушка.
— В Едигееву рать Божьим попущением меня полонили, — утерся рукавом Атай, — угнали в Сарай, там продали, потом в Хаджи-Тархан, там тоже продали...
Дед замолчал, молчал и я, ожидая продолжения рассказа.
— Потом с караваном в Хорезм пришел, и снова продали, в Самаркан погнали... Там еще трижды меняли и перепродавали, пока не свезло, к Файзуло-усто попал... не злой был, кормил хорошо, к делу приставил, выучил... Только...
Он опять замолчал, будто собираясь с силами, а потом, глядя в сторону, выдавил:
— Обрезали меня. Обасурманили. Да и то, где там церкву сыскать?
Обычное дело. Религия здесь — основа жизни и если даже купцы страдают, что в своих странствиях им бывает негде помолиться, то каково человеку, унесенному от родного дома на тридцать лет без малого?
— Не горюй, старый, не ты первый. Родные есть?
Он обреченно помотал головой.
— Всех мор унес, не дал Бог свидеться, не поспел я. Да и то, кто бы меня отпустил...
— А как же сейчас пришел?
— Не было счастья, да несчастье помогло — земля тряслась, упала с дома матица, руку размозжила, негоден стал, вот у Файзуло и отпросился...