Прынцик
Шрифт:
Галка вздохнула. Нет, честное слово, злости не хватает. Сидят тут… "I`m dead, Horatio"… А она — не героиня. И бежать вокруг дома в поисках таблички с адресом сил никаких нет.
— Извините, улицу не подскажете…
На этот раз на нее все же взглянули. Наискосок и навылет. По маршруту: правое бедро — живот — левая грудь — окна второго этажа. К своему удивлению, Галка так и не уловила, кто. Слишком быстро взгляд отвели в сторону.
Что ж, понятно. Ваш выход мадам Сердюк! Ваш выход!
В облачную прореху словно одобрением этому решению прыгнуло солнце. Молодежь на свету зашевелилась.
Захрустели на зубах сухарики. Заходили кадыки.
Галка заученным жестом воткнула руку в бок.
Ах, какая сейчас будет премьера! Только один раз и только у вашей клумбы!
Мадам Сердюк она играла в спектакле "Коммунальные страсти". Театр-студия "Пилигрим". Грузинский переулок, 22. Добро пожаловать каждые второй четверг и третью среду месяца. Роль была изумительно большая, многословная, "вкусная".
По сравнению с тем, что ей приходилось играть раньше, просто чудо, а не роль.
Смешно сказать, один раз она даже изображала труп. Или, скорее, две задранных на спинку дивана ноги. В глубине, на заднем плане.
Ай, да что вспоминать!
Галка свела носки туфель вместе и сгорбилась. В театре ей для правдоподобия подвязывали накладной поролоновый живот и цепляли безразмерный лифчик с двумя наполненными водой презервативами. Когда ее в первый раз так обрядили, режиссер, вихрастый молодой человек с косящим вовнутрь правым глазом и победительной фамилией Суворов, даже вскрикнул: "Вот! Вот! Теперь верю! Сердюк! Вылитая! — а потом, хватаясь за повязанный на шее шарф, попросил: — А теперь головку, Галочка, чуть вбок. Чуть вбок. Словно у тебя ее скрутило. Замечательно. И губки… губки вниз. Недовольно. Во-от"…
Сейчас, конечно, реквизит тоже пригодился бы, но, вообще-то, реквизит это внешнее, бесполезное без внутренней актерской работы. Надо почувствовать. Вжиться. Как, например, Гришка в "Эфиопе". Или Алла Львовна в "Гомериаде". Это же с ума надо сойти, чтобы так.
Что ж, сказала себе, собираясь, Галка, по пунктам. Я — Сердюк. Елена Павловна. Мне шестьдесят три. У меня артрит и колющие боли в левом плече. Я живу одна в комнатке в коммуналке. Соседи — сволочи. Из кастрюли как будто отпивают. Денег — кот наплакал. Плечо болит. Родственники ждут не дождутся смерти. Туалет все время занят. Так и расстреляла бы сортирных сидельцев всяких. Ну а молодежь на улицах… Вот она, молодежь. Никакого уважения.
— Что ж вы, стервецы, делаете! — даже голос приобрел какое-то противное, старческое, одышливое дребезжание. — Русским же языком спрашивают, что за дом… что за улица…
Видимо, Галка поймала какую-то верную струнку, потому что все трое словно по команде повернули к ней головы. И замерли. Остекленели. С затаенным торжеством она наблюдала, как у них округляются глаза и выпадают челюсти. Даже пиво потекло куда-то мимо.
На мгновение ей представилось, будто это — местный филиал музея мадам Тюссо, и возник он не сам по себе, а от ее метаморфозы в Сердюк. Именно от метаморфозы. Не от голоса. А что?
Додумать Галка не успела.
Мгновение было коротко. Филиал на солнце, не выдержав, потек. Сначала неуверенно моргнул один, потом — другой, а третий, тот самый Ромео, слизнув прилипший к губе сухарик, выдавил:
— А мы это… не местные.
В последовавшей затем паузе уместилось многое. Уместились Галкина досада и легкий, едва заметный шажок в сторону арки. Уместились недоуменные взгляды, бросаемые парнями друг на друга — хоть подписывай под каждым: "А что это было-то?". Уместилась даже плеснувшая из какого-то высокого окна и тут же умолкшая музыка.
А потом злой, но с нотками облегчения гогот ударил Галке в лицо.
Она была к этому готова. Чего ж еще от дураков ждать-то? Повернулась и зашаркала, не выпрямляясь. Сердюк и Сердюк. Не Галка. Жуткие двадцать метров проплыли перед глазами трещинами в асфальте. И только в арке уже ее отпустило. Прислонившись к шершавой бетонной стене, она, дрожа, медленно разогнулась и прижала ладони к лицу. Подышала. Слезинки брызнули было из-под век, но Галка их поймала, растерла, смазала к вискам. Не слезы — смех один.
Нет, сказала себе, не могу я как Алла Львовна.
Левое плечо побаливало. Фантомная боль. Или наведенная. В общем, ненастоящая, от Сердюк. Галка покрутила рукой будто пропеллером.
А ведь смотрели, подумалось вдруг. Смотрели…
Арка вывела ее на кривую тесную улочку. Торчали опиленные чуть ли не до голого ствола липы. За липами желтел дом. Старинный. Позапрошлого, наверное, века. С эркерами, с крохотными балкончиками и фигурками купидонов поверху.
Галке пришлось задрать голову, чтобы их рассмотреть. Действительно, купидоны. Пузатенькие, кудрявые, оббитые кое-где. Дом любви, видимо. Мемориальную доску бы сюда. "Сей приют наслаждения в 1867 году почтил своим присутствием генерал-лейтенант от инфантерии такой-то". Почтил и, собственно, остался доволен. И в дальний путь благословил.
Указателя с адресом на фасаде ожидаемо не было. Ну, это понятно: улица — безымянная, дом — неизвестный, спросить не у кого. Стандартный набор. Топай, Галка, в никуда.
Справа — за забором с надписью "Строительный тре…" — брызгала сварочными огнями новостройка. Новостройка была из модных нынче уплотнительных. Щерясь арматурой, она бессовестно врастала в глухую торцевую стену соседнего здания. Затем улица, мрачнея, сворачивала. Скорее всего, там намечался тупик. Или же еще один неясно куда ведущий загиб. Густо-сиреневые тени выглядели пугающе. Во всяком случае, проверять, есть ли в той стороне выход хотя бы на проспект Победителей, не хотелось совершенно.
Поэтому Галка взяла влево.
Участок улицы здесь был прямой, с просветами и с перекрестком через два дома. Боль в плече прошла. Шагалось на удивление легко. В окнах первого этажа мелькали шторы и потолки разной степени белизны. Галка миновала магазинчик "Автозапчасти", за пыльными витринами которого уныло слонялась фигура одинокого покупателя. Пробежала по мосткам через какой-то ремонтный раскоп. Фыркнула на затейливую гирлянду над полуподвальным кафе — красиво, но кафешку вряд ли спасет.