Прыщ
Шрифт:
«Без бумажки — ты букашка. А с бумажкой — человек». Надо этот… головной убор типа «диплом, удостоверяющий…»… — приобщить. У меня в первой жизни как-то только паспортов, подтверждающих разные гражданства — штуки четыре собралось. И — ни разу не помешало.
— Ты, Аким Янович, зазря на меня ругаешься. Службу зачесть — на то княжья воля надобна. Отпрыска твоего хоть куда перевесть — слово конюшего. Ни того, ни другого — ныне в Городище нет и до Крещения не будет. К стольнику с этим идти… бестолку. Так бы я мог и к себе в службу взять. А там бы… отправил по делам своим… да хоть в Елно ваше.
— Не дури меня!
Очень не нравится возвращаться на Княжье Городище. После всего там… закрученного. Но просто зарезать меня… Демьян сам пока не рискнёт и другим не позволит — он в мою сказку о сундучках с грамоткой поверил. Ну… пока нет достоверных опровержений.
Торчать две недели в усадьбе в городе… тут и другие риски есть. И очень не хочется терять «шапку». Я не понимаю, я не могу посчитать в цифрах: какая будет от этой «детали туалета» — выгода. Но интуиция говорит: «свои взятки надо брать сразу». А народная мудрость подтверждает: «Дают — бери, бьют — беги». Пока — не бьют.
Жалко бросать. Как той обезьяне, которая ухватила в кулак комок сладкой каши и не может выдернуть застрявшую руку из горшка. И кулак разжать не может — «жаба давит».
Пришлось довольно долго сидеть на крыльце под хоромами Будды. Потом оттуда вылетел злой Аким:
— Друг называется! Идол безмозглый! Орясина глухая! Ничего слушать не желает! Бельма свои щелячьи законопатил и хоть огнём гори!
Вскоре вышел и Демьян:
— Уговорил. Гаврила ошибся давеча. Живот у него пучило сильно. Вот он по болезненности и озлобился. Иди (это мне).
Я заскочил в хоромы. Снова, как когда-то, на лавке сидел Будда, подобрав под себя ноги, прикрыв веки. Только веяло от него — не теплом ленивого покоя, а безмолвием ледяного камня.
— Со своим майном — в оружейку. Тама — в дальний чулан. По двору — не болтаться, корм — мои принесут. Делать — что велят. И чтоб видно не было! Шагай.
— А Мончук, конюший?
— Шагай.
Шагаю. Как учили. Через левое плечо, три шага строевым. К месту несения службы — арш.
Коллеги по надраиванию, ремонту и заточке всякого княжеского — встретили насторожено. Но — указали место, помогли обустроиться, принесли пайку с кухни. А я подробно, «от первого лица», описал им историю с «золотыми щитами» и обосновал своё кратковременное отсутствие крайним раздражением Будды полученными им «люлями».
— Суров у нас оружничий, суров. Но, слава богу — отходчив.
Тему «богопротивной свечки» удалось вообще замять.
Будущее вырисовывалось туманно: через две недели вернётся конюший, кравчий добьётся перевода в свою службу и отправит меня в командировку в Елно. Там я тихонько займусь своими делами в Пердуновке. Следующей зимой явлюсь к князю, получу благодарность «за верную и беспорочную». И — свободу! До следующей мобилизации — сбора ополчения. Куда я снова обязан буду явиться, «конно и оружно».
Ну, это ещё… «живы будем — поглядим» — русская народная мудрость.
Демьян, озабоченный риском для собственной жизни и чести господина своего — резких движений делать не будет. Скорее наоборот — будет меня изо всех сил оберегать. Чтобы меня кто другой не прирезал. Пока он поймёт, что никаких «сундуков с грамоткой» нет… пока надёжно в этом удостоверится… За это время… такие «сундуки» могут и в самом деле появиться.
А пока эта бодяга тянется… Точки с приличной кирпичной глиной известны возле многих городов. Список надо бы расширить. И по известняку — тоже. Прикинуть удобные места для строительства мельниц и лесопилок, приметить лесные делянки, потолковать с боярами — много не будет, но пару-тройку «психов», которые захотят своих челядинцев в «белые избы» переселить… а может — и смердов… В городе надо несколько участков взять — лучше бы целую улицу, и отстроить за свой счёт — просто для демонстрации… Надо поточнее прикинуть здешние возможности по сбыту — всё-таки, второй город в стране, плюс пригородные, плюс вниз по Днепру… А там пожар какой-нибудь… У меня пожары уже не худо получаются…
Я надраивал чешую, потом принялся пришивать её к кожаной безрукавке-основе. Сижу тихо-спокойно, никого не трогаю, доспех починяю. Как кот Бегемот. Даже мурлыкаю под нос что-то. Зашёл Будда, посмотрел молча, ткнул пальцем в нитяной жгут.
— Вощить. Гущее.
И ушёл.
Жаль. Разговаривать не хочет. А мне его рассказы интересны были. Ну и ладно. Двери здесь могучие, запоры крепкие, чулан мой прогрет. Широкий настил, вроде привычного палкодрома, завален тряпьём, железом, шкурами, приспособами… — приберусь, разложу поудобнее да спать и завалюсь. Перетерплю две недели — и домой. А дома-то у меня… Дома — хорошо.
Оружейка представляла собой несколько бревенчатых срубов, врытых в землю, соединённых между собой проходами и накрытых крепкими бревенчатыми крышами. Как я понял, строение это начато было ещё при Мономахе. Потом неоднократно расширялось и перестраивалось.
Понятно, что «врыто» не потому что взрывается, как закапывают в котлованы цеха по производству взрывчатки. Раз в год та же Рубежанская «Заря» грохала, бульдозеры сгребали в сторону остатки конструкций, четыре закрытых гроба со строительным мусором — там и ошмётков не оставалось — отправлялись на кладбище. И снова… «во славу Родины», пока кто-нибудь не шаркнет парусиновой подошвой по чересчур высохшему полу.
Здесь этой проблемы нет — просто принято хранить ценности в земле. «Из-под земли достану!» — не метафора, а элемент денежного обращения. Что оружейка, что «скотница» — казна — закопаны. Гости к нам не на крыльцо всходят, а по лесенке спускаются. Что я и слышу: кто-то спускается в главный зал. Осторожно, медленно, чем-то шурша… А мои коллеги в трудном деле наведения глянца на княжий оружейный мусор — на обедню ушли. И я тут один… И кого ж это мне ныне бог послал?
Прихватил, что под руку попало — топорец боевой с чеканом, выглянул из своего закутка…
Оп-па… Не ожидал. Сама их княжеско-благородная милость, «девица всея Руси», одна… Наверное, пришла благодарить за своё спасение от лютой смерти на пожаре. Поди, и медальку от начальства даст. И от себя, может статься, как-нибудь… лично.
— Здравствовать тебе, великая княжна Елена Ростиславовна. По какой нужде великой в наш погреб, тёмный да смрадный, твоя милость явивши?
— Ой! Фу! Напугал. Выскочил будто домовой из запечка! А мастера где? В церкву пошли? Ну, может и ты сгодишься. Хочу подобрать… Надобен кинжальчик простенький. Но — не простоватый! Такой… благородной девице приличный.