Прыжок леопарда
Шрифт:
– А можно вопрос?
– Можно. Если только один.
– Ты сам за добро или зло?
– Гм-м, - дед почему-то замялся, - видишь ли... пока что мы сами за себя.
– Это не ответ!
– Понимаешь, Антон, есть еще третий, самый великий игрок. Но он сейчас... скажем так, отдыхает. Ведь еще не закончилась ночь.
– Это Сварог?
– легко догадался я.
– Сварог - только лишь имя. Одно из имен.
– Но кто же тогда, кто?
– я в нетерпении топнул ногой.
– Что еще может быть, помимо добра и зла? Пока не ответишь - никуда не пойду!
– Правь!
–
– Ну, ладно. Если по сути: добро считает, что день это хорошо, а ночь - плохо. Зло утверждает, что ничего кроме ночи и быть не должно. А правь хорошо знает, что за ночью должен приходить день. А если этот круг разрывается, то все в этом мире не так. Понял? Пошли, почемучка. Обещаю, что больше никогда ты не будешь задавать таких глупых вопросов...
***
Перевернув последнюю страницу, адмирал поймал себя на мысли, что делает это с большим сожалением.
– Кто бы ты ни был, - прошептал он в неизвестность, - но я искренне желаю тебе удачи!
Глава 3
Предчувствие надвигающейся беды пришло ко мне нежданно-негаданно. Чувства тоже материальны. Они, как и все в этом мире, изменяются во времени и пространстве. Всколыхнется душа на трагической ноте, войдет в резонанс на уровне атомов и частиц... и понеслась!
Я прошел в радиорубку через палубный тамбур, поелозил сапожищами по влажной тряпке и включил передатчик. Пока на табло не погасла надпись "ждать", закурил ритуальную сигаретку и потянулся к вахтенному журналу...
Знакомый, давно позабытый звон, заложил уши. Последний раз я слышал его в том незабвенном возрасте, когда нет-нет, да ложил в штаны. В легкие хлынул поток кислорода, тело на вздохе оцепенело, а нутро растворилось в воздухе.
Я вцепился глазами в какую-то точку, стиснул зубы и ждал. Но огненный шар из моих детских кошмаров почему-то не появился. Звон постепенно сошел на нет, как будто, его и не было. Я вытер холодный пот. Попробовал отдышаться.
Ну да, рядом Исландия. Это они, горы, великие и непознанные в своем первородном величии. Время для них движется по шкале, приближенной к вечности. Их час - мой век. Они наблюдают окружающий мир в виде серых медленных волн, замкнутых в четырехмерном пространстве. Что я для них в этом мире?
– едва различимое уплотнение с частотой резонанса, приближенной к их восприятию. Вот они и пытаются со мной пообщаться на древнем, как Род языке, который мной безвозвратно забыт. Что им нужно, и нужно ли это мне?
В палубном тамбуре кто-то о чем-то спорил. Уборка шла полным ходом. Пахло хлоркой и жидким мылом. Потихонечку отпустило. Я тряхнул головой, огляделся. Окружающие предметы стали приобретать привычные очертания. Но в тот же самый момент, душа поперхнулась таким неподъемным комом безысходности и тоски, что я чуть не взвыл. И все повторилось сначала. Потом еще и еще: приступ сменял приступ с беспощадной холодной цикличностью. Я больше не жил, а вычеркивал часы и минуты из жизни.
Потом я заметил, что влияние гор становится все слабей. Оклемался глубокой ночью. Ничего уже не хотелось, ничего больше не радовало. Больше суток я просидел за столом, мучая передатчик и телетайп. Как не сломался, как сумел пересилить себя. чтобы перешагнуть через это огромное "не могу"?
С той самой ночи я окунулся в далекое прошлое. Перелопачивал события, факты, слова. Народ, указывая на меня, молча крутил пальцами у виска. Ну, еще бы! Я перестал играть в карты, ни разу не прикоснулся к своей серебристой тачке. Все остальные счастливые обладатели импортного металлолома драили их до зеркального блеска.
Им это дело казалось особенно странным. Делегатом от общества прислали ко мне электромеханика Вовку Орлова.
Он начал издалека:
– Завтра приход.
– Угу.
– В твоей тачке аккумулятор нормальный? Если что, можно подзарядить.
– Не надо, и так сойдет.
Вовка был озадачен. Пару минут он думал, потом зашел с другой стороны.
– Ребята болтают, что ты так расстроился из-за того, что твою машину погрузили на полубак. В чем дело, Антон? Ты вроде как не в себе.
– Уснуть не могу, Вовка. Двое суток уже на ногах. Ты вроде бы рядом сидишь, что-то там говоришь, спрашиваешь. А мне кажется, будто с вершины горы только эхо до меня долетает.
– То я и смотрю, что глаза у тебя красные. Слушай, мне тут сестренка снотворное с собой положила, индийское, на травах. Пару колес проглотишь и уснешь, как младенец. Сейчас притащу.
Лекарство, и правда, оказалось что надо. Я прилег на диване в радиорубке, выключил свет, задраил броняшку иллюминатора.
Микроклимат на все сто процентов соответствовал той самой ночи.
...Дышащая холодом речка... скальный выступ над шпалами узкоколейки...
– Пошли, почемучка. Обещаю, что больше никогда ты не будешь задавать таких глупых вопросов...
Невозможно переписывать сны. Я знаю, что будет дальше, но не в силах ничего изменить. Тело немеет. Последнее, что еще связывает меня с реальностью, это постепенно умирающее чувство досады...
***
По еле заметной тропинке мы спустились к зябкой реке. Долго собирали выброшенные на берег ветки плавника. Сырые дрова не хотели разгораться. Пока закурился дым костерка, мои зубы выбивали чечетку. Наконец, дохнуло теплом. Вынырнувший за облака лунный диск, неловко шлепнулся в воду, разлился по перекату играющей светлой дорожкой. На скале, олицетворяющей противоположный берег, явственно высветился обозначенный полутенями крест.
– Дедушка, - сказал я как можно ласковей.
– Может быть, ты расскажешь, почему я не с мамой, а здесь?
Он посмотрел на светящиеся в темноте стрелки хронометра и удовлетворенно крякнул:
– Еще два часа до полуночи. Может, не стоит расстраиваться? Вскипятим лучше чайку?
– Ну, расскажи, - я потянул его за рукав.
– Мама хотела остаться с тобой, - неохотно ответил дед, - но не смогла. В нашем городе нет для нее работы. Вот ей и пришлось уехать обратно.
– Это я знаю. Но ты сегодня сказал, что людей по жизни ведут. И меня тоже?