Прыжок леопарда
Шрифт:
– Вот и все, - еле слышно шепнул дед.
– Что все?
– Ход под рекой завалило. Там, где мы только шли, теперь только вода и камни. Никто не сможет добраться сюда прежней дорогой. Все правильно: механизм был рассчитан ровно на тринадцать посещений. Колесо завершило свой оборот. Последний зубец вышел из паза. Символы, брат...
– Пошли, дед!
– меня уже колотило от холода, - я уже не чувствую ног!
Низко склонившись, он шагнул в темноту, за порог, ведущий в пещеру. На всякий случай, я поступил так же.
– Все что сейчас от тебя требуется, - дед слегка подтолкнул
На ощупь, я взобрался на высокое ложе из сложенных в кучу звериных шкур, теплых, мягких и шелковистых. Глаза постепенно привыкали к мягкому полумраку. Окружающие меня силуэты начали обретать очертания.
Каменные сосульки, сбегающие с высоких сводов пещеры, придавали ей своеобразный шик. Другие, точно такие же, но насыщенного молочного цвета, поднимались от пола ввысь.
Исполненный достоинства и величия, дед застыл у входа в пещеру. Его глаза были где-то далеко. Наверное, в прошлом. Потом он опустился на колени и бережно принял в руки обугленную суковатую палку.
– Прамата! Священное дерево Бога Огня!
– хриплым голосом крикнул он и продолжил, вставая с колен, поднимая ее как факел.
– Агни Прамата, праматерь человеческого разума, освети этот алтарь! Все ли вы здесь, дети Пеласга?
Его отчетливый торжественный голос еще отзывался эхом, когда в разных концах пещеры вспыхнули двенадцать бронзовых чаш на высоких массивных треножниках. Дед сделал неуловимое движение в мою сторону. Я шкурой своей почувствовал, как зажегся еще один, где-то за моею спиной.
Я как будто попал в старую волшебную сказку про Алладина. Каменные ниши, вырубленные в скале, вдруг оскалились клыками хищных животных. Огненные блики, пляшущие в пустых глазницах, делали их похожими на живых. Внизу вдоль неровных стен, вперемешку со сваленным в кучи старинным боевым оружием, в беспорядке стояли кувшины, амфоры, братины и прочие сосуды самых невероятных форм и размеров. Некоторые из них были опрокинуты или разбиты. А с возвышения за каменным алтарем нацелилась на меня небольшая фигурка припавшего к земле и готового атаковать леопарда.
Ветка священного дерева полыхала у деда в руках. Он медленно опускал ее над моей головой. Я наклонялся все ниже и ниже, пока ничком не распластался на шкурах. Пламя торжествующе загудело. Приподняв голову, я самым краешком глаза успел заметить огненный столб, выросший над алтарем, и деда, выливающего в него густую, темную жидкость из широкого желтого блюда, похожего на поднос.
Все перед глазами поплыло. Своды пещеры как будто разошлись. В образовавшийся широкий провал с шумом хлынули звезды.
Я был подхвачен мощным потоком, скручен в спираль, выброшен и размазан по бесконечной Вселенной. Частичка Единого Разума сливалась с Великим целым, все еще помня себя. Я был бестелесен, но видел себя из-под сводов пещеры. Другие осколки моего потрясенного "я" смотрели на то же самое издалека, из множества разнесенных во времени пространственных точек. И все эти отображения сливались в причудливое одно.
Нельзя сказать, что тело, оставленное на шкурах, было мне безразлично. Осознание своего "я" никуда не ушло. Оно отстранилось на второй план, как прочие земные заботы, стремления и надежды. Ничем не скованный разум, жадно впитывал информацию, общался с безликими тенями, продолжая фиксировать все, что происходит внизу.
– Дети Пеласга!
– торжественно говорил человек с пылающим факелом в правой руке. И эти слова накладывались на другие, звучавшие здесь до него.
– Воители, Хранители и лукумоны! Драгоценная ноша Отца и Учителя нашего по-прежнему светит в ночи. Да не прервется нить человеческого разума, не разомкнутся ладони, согревающие ее. Оставим же последнему из Хранителей наши дары и наше благословение.
Больше я не вникал, что там внизу происходит. Воспринимал сущее, как нечто само собой разумеющееся. Неосознаваемые импульсы завладели той частью моего существа, которая, когда-то мыслила, чувствовала, помнила и понимала. Образы, значения, эмоциональные всплески текли сквозь нее вихревыми потоками, вне законов времени и пространства. То что когда-то отождествлялось со мной, все больше вникало в изнанку и суть Великого Замысла, хотя и не находило для этого понимания привычных словесных значений, точных названий и образов. Понятия "вечность" и "миг" слились для меня в единое целое, ибо я был частичкой всего и всегда.
И вдруг, все окутало чернью. Осколки моей сути пришли в иное движение, стремительно закружились вокруг цементирующей их точки. Это был человек, в котором я сразу узнал своего деда. Он вынул щипцами из пламени пластинку с изображением леопарда и приложил к моей обнаженной груди. Вместе с болью пришло время. Мой разум был втиснут в земную систему координат.
– Ну, все, все, - ласково приговаривал дед, растирая ожог резко пахнущей мазью.
– Уже не больно! На-ка вот, выпей.
В горло хлынул поток обжигающей жидкости, пахнущей дедовым бочонком. И я спокойно уснул. Без боли, без сновидений, без воспоминаний...
Глава 4
Господи, ну как же я не хотел просыпаться! Но такая паскудная сущность у всех телефонов служебной линии: звонят очень редко, но так, что поднимут и мертвого. Сквозь тонкую щель под броняшкой иллюминатора, пробивался солнечный луч. Наверное, давно уже день. А я все равно не встану. Вот не встану и все!
Да только в покое меня не оставили. Кто-то прошел через палубный тамбур, посопел, потоптался у двери. Наверное, боцман. Точно боцман, голос его:
– Капитан велел передать: если ты через десять минут не выйдешь - буду ломать дверь.
Вот так. Не хотелось, а надо. Придется нырять в свои старые тапки. А в сердце аукались отголоски дивного сна. Я заново прожил главную ночь своей жизни. Видел деда, как наяву, разговаривал с ним. А еще мне приснилось, что я во сне спал. Кому рассказать - ни за что не поверят!
Спотыкаясь, я поплелся в каюту. Поплескался над умывальником. Хотел было покурить, но судовой репродуктор все решил за меня. Он захрипел, прокашлялся и произнес голосом капитана: