Шрифт:
Пролог
Тропинка в космос
Ночь казалась бесконечной. Что греха таить – Андрей волновался перед завтрашним испытанием. Он понимал всю ответственность задания, которое получил от начальника Главного управления Воздушного флота РККА.
А тут еще духотища в комнате – сил никаких нет. Он приоткрыл форточку, в которую хлынул одуряющий запах только-только начавшей расцветать сирени.
Андрей наугад пошарил по стене, щелкнул выключателем, однако лампочка не вспыхнула. «Снова перебои с электричеством», – подумал он с досадой. Чиркнул спичкой, зажег никогда далеко не убиравшуюся керосиновую лампу, подкрутил фитиль. Тень Андрея, переломившись, легла на стену.
На стареньком письменном столе лежали груды бумаг. Все
Детство Андрея Балабанова прошло в Сергиевском посаде, где он еще мальчишкой слышал рассказы о героической обороне Троице-Сергиевой лавры. Она так и не сдалась врагу, несмотря на его, казалось бы, подавляющее превосходство в людях и вооружении. Быть может, тогда-то и зародился у Андрея интерес к истории родного города. В цепкой памяти оседали, как бы впрок, рассказы стариков. Позже начал он собирать и письменные свидетельства давно прошедшего времени. И только много позже возникла мечта написать когда-нибудь повесть об осаде лавры.
Пришло время службы в Красной армии, и наступили для Андрея беспокойная кочевая жизнь, напряженная военная учеба.
Пытался ли он хотя бы приступить к повести, о которой мечтал? И да и нет.
Нет – потому что так и не решился положить на бумагу первую главу. Да – потому что десятки раз мысленно «прокручивал» эту повесть и успел сжиться с ее героями, ставшими ему родными. Во время затишья на привале, в передышке между занятиями беседовал с ними, слышал их живые голоса. Своих героев Андрей, конечно же, придумал, таких людей не существовало, но они жили, трудились, боролись в те времена, которые были известны и интересны не только историкам. Вот и получалось, что в его, в общем-то фантастической, повести присутствовала история, присутствовал дух того смутного времени. В мыслях он создавал людей, которые сумели чуть ли не голыми руками отразить напор до зубов вооруженного, наглого врага. Долгими ночами он придумывал имена своим героям, характеры. Иногда молодой красноармеец представлял себя среди действующих лиц будущей повести.
…Враг прихлынул к монастырю внезапно, и Андрей вместе со своими будущими героями с елико возможной поспешностью учился военному делу: поражал из лука цель, скакал на коне, плавал в полноводной Разине, старался маскироваться в кустарнике так, чтобы не обнаружил ворог лютый. Вместе с малоопытными пушкарями обучался пищаль на цель наводить да палить так, чтобы с первого ядра поразить недруга…
Впрочем, служил красноармеец исправно, не хуже других, и даже получил несколько благодарностей от командования, которое отличалось строгостью и зря поощрениями не разбрасывалось.
Балабанов не только метко стрелял и хорошо держался в седле, он отменно знал самолет. У Андрея была, как говорили приятели, светлая голова: он придумал несколько удачных приспособлений для старого, латаного-перелатаного самолета, который был придан их военной части, гордо именовавшейся авиационной. Новинки получили одобрение, причем единодушное, у дотошных и въедливых механиков, после чего были опробованы в деле, то есть в многочисленных полетах.
Красноармеец Андрей Балабанов, будучи замечен и отмечен командованием, находился в части, можно сказать, на особом положении. Балабанову даже выделили – неслыханное дело! – отдельное помещение, чтобы он мог в свободное время заниматься изобретениями. Здесь же Андрей хранил и немногочисленные книги, в основном связанные с историей родного города. Собирал он их где только мог – покупал, выменивал, просто отыскивал в разоренных бесхозных библиотеках. Однако увлечение историей не помешало основному делу Андрея Балабанова: как-то незаметно он стал в своей части главным специалистом по парашютам – делу новому, которое только начинало набирать силу. Парашюты с каждым годом привлекали все большее внимание военных специалистов как в нашей стране, так и за рубежом. Андрей до последней ниточки изучил это удивительное приспособление, с помощью которого, несмотря на кажущуюся его хрупкость, можно прыгать с самолета в воздушную бездну и невредимым опускаться на землю.
Часто Балабанов думал о будущем авиации, неотъемлемой частью которой, он понимал это, станет парашютное дело. На рубеже тридцатых годов нетрудно понять, что с каждым годом самолеты будут летать все выше, быстрее и дальше и прыгать с них парашютисту будет все труднее. Об этом необходимо думать уже сейчас.
– Учиться тебе необходимо, Балабанов, – сказал ему как-то командир части. – Светлая у тебя голова. Вот станет немного полегче в республике – направим тебя в Москву либо в Ленинград. Красной армии, сам понимаешь, очень нужны грамотные специалисты.
Между тем жизнь в части шла своим чередом.
Недалеко от казармы соорудили вышку, с которой можно было прыгать с парашютом. Энтузиасты парашютного дела учились довольно хитрому искусству укладывать парашют, изучали материальную часть, теорию прыжка, аэродинамику.
А недавно произошло знаменательное событие – часть получила новый самолет, бомбардировщик, с которого, собственно, и должен был завтра прыгать Балабанов.
…Андрей присел к столу, передвинул поближе лампу, и тут его пронзила мгновенная мысль: а что, если это последняя ночь в его жизни? Страх? Нет, не о страхе речь. Просто мало ли что может случиться, когда прыгаешь с парашютом с высоты в несколько сот метров! Что бы там ни было, не худо сейчас привести бумаги в порядок. Сортируя их, раскладывая по аккуратным стопкам, Андрей новым взглядом просматривал знакомые страницы, и давно прошедшие события оживали перед его мысленным взором.
«Обязательно начну писать повесть. Завтра, сразу же после прыжка. Не зря говорят: лиха беда начало», – подумал Балабанов, сложив бумаги в папку и завязывая тесемки. Однако тут же рассудил, что это почти неосуществимая задача, по крайней мере в обозримом будущем. Изучив материальную часть самолета, он осваивает профессию пилота. Литературная работа требует времени, а откуда оно у него возьмется?
Наведя относительный порядок на столе, Балабанов устало потянулся. Взгляд упал на книгу, любовно обернутую в чертежный ватман. Книга была старая, еще дореволюционного издания, с ятями.
Андрей раскрыл наугад книгу, которую знал почти наизусть. Ныне забытая, полтора столетия назад она пользовалась шумной славой. Титульный лист экземпляра, который имелся у Балабанова, был вырван, что не давало возможности определить год издания.
Бросив взгляд на отчеркнутые кем-то строки, Балабанов прочел:
«Троицкая лавра святого Сергия, эта священная для всех русских обитель, показавшая неслыханный пример верности, самоотвержения и любви к отечеству, была во время междуцарствия первым по богатству и великолепию своему монастырем в России… Троицкая лавра походила более на укрепленный замок, чем на тихое убежище миролюбивых иноков. Расставленные по стенам и башням пушки, множество людей ратных, вооруженные слуги монастырские, а более всего поврежденные ядрами стены и обширные пепелища, покрытые развалинами домов, находившихся вне ограды, напоминали каждому, что этот монастырь в недавнем времени выдержал осаду, которая останется навсегда в летописях нашего отечества непостижимой загадкою…» Андрей бережно закрыл книгу, повторив:
– Непостижимой загадкою…
Да, эту загадку предстоит еще разгадать. И путеводной нитью здесь должны послужить не только исторические факты, зафиксированные в летописях и свидетельствах современников, которые дошли до историков. В равной мере необходима еще интуиция, дающая возможность постигнуть самую сердцевину, душу эпохи. На ватмане, в который обернули книгу, было тщательно выведено: «М.Н. Загоскин». Ниже шло название: «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году».
Время перевалило за полночь, когда Балабанов поднялся из-за стола. Толкнув дверь, он вышел на крыльцо, в сырую ночь. Щеки коснулась ветка сирени, он бережно отвел ее. Затем по поскрипывающим ступеням сошел с крылечка в запущенный сад.