Прыжок за борт. Конец рабства. Морские повести и рассказы (Сочинения в 3 томах. Том 2)
Шрифт:
ГЛАВА XLV
Когда Тамб Итам, из всех сил работая веслом, приблизился к поселку, женщины, сгрудившиеся на площадках перед домами, ждали возвращения лодок Дэна Уориса. Вид города был праздничный; мужчины, все еще с копьями или ружьями в руках, прохаживались или группами стояли на берегу. Китайские лавки открывались рано, но базарная площадь была пуста, и часовые, поставленные у форта, разглядели Тамб Итама и криком известили остальных. Ворота были раскрыты настежь. Тамб Итам выскочил на берег и со всех ног побежал во двор. Первой он встретил девушку, выходившую
Тамб Итам, задыхаясь, с дрожащими губами и безумными глазами стоял перед ней и не мог выговорить ни слова. Наконец он быстро сказал:
— Они убили Дэна Уориса и еще многих…
Она сжала руки. Первые ее слова были:
— Закрой ворота.
Многие из находившихся в форту разошлись по домам, но Тамб Итам заторопил стоявших на часах внутри. Девушка осталась посреди двора, а вокруг метались люди.
— Дорамин? — с отчаянием вскричала она, когда Тамб Итам пробегал мимо. Поравнявшись с ней, он торопливо ответил, уловив ее мысль:
— Да! Но ведь порох у нас.
Она схватила его за руку и, указывая на дом, шепнула, вся дрожа.
— Вызови его!
Тамб Итам взлетел по ступеням. Его господин спал.
— Это я, Тамб Итам! — крикнул он у двери. — Принес весть! Она не может ждать.
Он увидел, как Джим повернулся на постели и открыл глаза. Тогда он крикнул:
— Туан, это несчастный день, проклятый день!
Его господин приподнялся на локте — так же, как Дэн Уорис. Тамб Итам старался рассказывать по порядку и называл Дэн Уориса «Сын вождя».
— И тогда Сын вождя призвал старшего из своих гребцов и сказал: «Дай Тамб Итаму поесть»…
Вдруг его господин спустил ноги на пол и повернулся к нему. Лицо его так исказилось, что у того слова застряли в горле.
— Говори! — крикнул Джим, — Он умер?
— Да будет долгой твоя жизнь! — воскликнул Тамб Итам. — Это было великое предательство. Он выбежал, услышав выстрелы, и упал…
Его господин подошел к окну и кулаком ударил в ставню. Комната залилась светом; и тогда твердым голосом, но говоря очень быстро, он приказал немедленно послать в погоню флотилию лодок, приказал разослать вестников; не переставая говорить, он сел на кровать и наклонился, чтобы зашнуровать ботинки; потом вдруг поднял голову.
— Что же ты стоишь? — спросил он; лицо его было багровым. — Не теряй времени!
Тамб Итам не шевельнулся.
— Прости мне, туан, но… но… — запинаясь начал он.
— Что? — крикнул его господин; вид у него был грозный; он наклонился вперед, обеими руками цепляясь за край кровати.
— Небезопасно выходить твоему слуге… к… народу, — сказал Тамб Итам, секунду поколебавшись.
Тогда Джим понял. Он покинул один мир из-за какого-то инстинктивного прыжка, а теперь мир другой — создание его рук — рушился над его головой. Небезопасно выходить его слуге к народу! — Думаю, в этот самый момент он решил встретить катастрофу так, как, по его мнению, только и можно было ее встретить; но мне известно лишь, что он вышел из своей комнаты безмолвно и сел перед длинным столом, во главе которого привык улаживать дела народа, ежедневно провозглашая истину, обитавшую в его сердце. Вторично никто не сможет отнять у него покой. Он сидел, словно каменное изваяние. Тамб Итам почтительно заговорил о приготовлениях к обороне. Девушка, которую Джим любил, вошла и обратилась к нему, но он сделал знак рукой, и ее испугал этот немой призыв к молчанию. Она вышла на веранду и села на пороге, словно своим телом охраняя его от опасностей.
О чем он думал и что вспоминал? Кто скажет! Все рухнуло, и он, — тот, кто однажды уклонился от своего долга, — вновь потерял доверие людей. Мне кажется, что тогда-то он и попробовал писать — кому-нибудь писать — и отказался от этой попытки. Одиночество смыкалось над ним. Люди довершили ему свои жизни. Позже, к вечеру, он подошел к двери и позвал Тамб Итама.
— Ну как? — спросил он.
— Много проливают слез. И гнев велик, — ответил Тамб Итам.
Джим поднял на него глаза.
— Ты знаешь, — прошептал он.
— Да, туан, — ответил Тамб Итам. — Твой слуга знает, и ворота заперты. Мы должны будем сражаться.
— Сражаться! За что? — спросил он.
— За нашу жизнь.
— У меня нет жизни, — совсем тихо сказал он.
Тамб Итам слышал, как вскрикнула девушка у двери.
— Кто знает? — отозвался Тамб Итам. — Смелость и хитрость помогут нам бежать. Велик страх в сердцах людей.
Он вышел, размышляя о лодках и открытом море, и оставил Джима наедине с девушкой.
У меня не хватает мужества записать здесь то, что она мне открыла об этом часе, — часе, проведенном с ним в борьбе за свое счастье. Была ли у него какая-нибудь надежда — не знаю. Он был неумолим, и в нарастающем одиночестве дух его, казалось, поднимался над его рухнувшей жизнью. Она кричала ему: «Сражайся!» За что он будет сражаться? По-иному хотел он доказать свою силу и подчинить роковую судьбу. Он вышел во двор, а за ним вышла она с распущенными волосами, искаженным лицом, задыхаясь, и прислонилась к двери.
— Откройте ворота! — приказал он.
Затем, повернувшись к тем, которые находились во дворе, он отпустил их по домам.
— Надолго ли, туан? — робко спросил один из них.
— На всю жизнь, — был ответ.
Безмолвие нависло над городом после взрыва стенаний, пролетевших над рекой, словно порыв ветра из обители скорби. Но шепотом передавались слухи, вселяя в сердца ужас. Разбойники возвращаются на большом корабле, с ними новые люди, и никому во всей стране не удастся спастись. Чувство ненадежности, какое бывает во время землетрясения, захватило жителей, и они шепотом делились своими подозрениями, поглядывая друг на друга, словно им предстало зловещее предзнаменование.
Солнце опускалось к лесам, когда тело Дэна Уориса было принесено в кампонг Дорамина. Четыре человека внесли его, завернутого в белое полотно, которое старая мать выслала навстречу своему возвращавшемуся сыну. Они опустили его к ногам Дорамина, и старик долго сидел неподвижно, положив руки на колени и глядя вниз. Кроны пальм тихо раскачивались, и листья фруктовых деревьев шелестели над его головой. Когда старый накхода поднял наконец глаза, весь его народ, вооруженный, стоял во дворе. Он медленно обвел взглядом толпу, словно разыскивая кого — то. Снова голова его опустилась на грудь. Шепот людей сливался с шелестом листьев.