Псих. Разбег
Шрифт:
В то же время уже назойливо зудел подленький голосок в глубине души, нашёптывая, что не всегда и не все неожиданности в жизни бывают только к худшему, что вдруг... Этой предательской слабости я боялся ещё больше.
Никто не может быть обманут, пока не позволит себя обмануть. Я был не в том положении, чтобы разрешить себе надежду - она могла слишком больно обойтись.
– Расслабься, - хмыкнул мой визави, складывая руки на груди и откидываясь в кресле.
– Я сюда не бить тебя пришел. Кстати, видок твой и так,
И полковник сам засмеялся собственной плоской шутке. Смех у него был неприятный - такие отдельные "хе, хе, хе", рассыпающиеся, как сухой горох по стеклу.
Я промолчал.
– Ну ладно, - кивнул вояка, и даже след улыбки моментально исчез с его слегка одутловатого лица - будто показалось.
– Шутки в сторону. Я - полковник Мосин, Вооружённые Силы Федерации. И здесь я не шутки шучу, а пытаюсь из толпы всяческого отребья и шелухи собрать что-то похожее на штрафной батальон, который бы мог не только осложнить всем жизнь, но и реально хоть чем-то помочь нам на Варвуре. О Варвуре ты что-нибудь знаешь?
О разгоревшемся там жестоком конфликте я краем уха слыхал, ещё в банде - новости доползали до Норы с опозданием, но все-таки доползали. Правда, я не знал, что всё это тянется до сих пор.
– Лучше там не стало, - сказал полковник.
– Стало хуже. Как видишь, я откровенен. Мы, армейские, давно считаем происходящее там полномасштабной войной. Правительство, правда, считает, хм, иначе. Официально это - наша территория, и военные действия там не ведутся.
Мосин подался вперёд, небрежно облокотился на стол.
– К чему я все это тебе говорю. Видишь ли, поскольку войны как бы нет, мои полномочия слегка ограничены, и штрафбат нынче - дело добровольное. Мне тут в основном пытаются всучить всякую шушеру, мелкое гнилье. А шушера эта свои несколько лет относительно комфортабельной и, главное, знакомой жизни в зоне променять на неизвестные опасности военных будней, как правило, не хочет. Хотя штрафбат и идёт год за два, как и твои рудники. Плюс, между прочим, возможность освободиться досрочно - за особые заслуги.
Полковник сделал паузу, наблюдая мою реакцию; удовлетворённо кивнул, хотя мне казалось, я сумел сохранить невозмутимость.
– Ты, парень, я вижу, из другой породы, - заметил он доверительно.
– Но тебя мне отдавать не хотят. Статья, видишь ли, слишком тяжкая. Не положено.
На этот раз пауза тянулась дольше. Мосин рассматривал меня, я - его. "Осторожно, - прозвенел у меня внутри предупреждающий звоночек, - наживка".
– Они меня просто плохо знают, - пренебрежительно двинул кистью полковник.
– К тебе у меня особый интерес, и если я решу, что ты подходишь... Этих штатских в погонах я быстро во фрунт построю. Но - ты понимаешь. Я должен быть уверен, что тут есть, за что побороться.
Он откинулся в кресле, сцепил пальцы на животе и уставился на меня выжидающе.
–
– А ты ещё не понял?
– удивился Мосин.
– Военно-лётные. Нейродрайв, конечно.
Я помолчал, усмиряя бешеный стук сердца.
Потом тихо сказал:
– Нейродрайв в военных условиях - штуковина чреватая. Не уверен, что это лучше рудников.
Ох, чего мне стоили эти слова. Я подумал, что если сейчас полковник спокойно кивнёт и отошлёт меня, чтобы заняться следующим - останется только найти способ тихонько удавиться в камере, потому что выжить в рудниках, сознавая, что по собственной придури отказался от подобного шанса, я уже не смогу.
– Вот те на, - протянул Мосин, и на лице его отразилось явственное разочарование.
– А я-то решил, что самородок откопал. Мне говорили, вроде ты уже летал нейродрайвом, даже бифлай поднимал. Неужто наврали?
– Вас ввели в заблуждение, - произнес я еще тише.
– Это был флайкар, а они просты в управлении. Меня учили... водить флайкар.
– Так значит, в штрафбат ты не подписываешься?
Сердце, по-моему, вовсе биться перестало.
– Почему же...
– забормотал я неуверенно.
– Если вы обещаете возможность досрочного... Подпишусь все же, пожалуй...
– У-гм.
Полковник забарабанил пальцами по столу - сначала беспорядочно, потом в дробном перестуке стал пробиваться какой-то маршевый ритм.
Я молча ждал.
– Что ж, - сказал он наконец.
– Не думаю, что мне стоит влезать из-за тебя в неприятности с гражданскими властями. Иди; доложишься старшему смены, в его распоряжение. И пусть пригласят следующего.
Я поднялся, не чувствуя под собой ног; дошёл до двери, едва не теряя сознание, толкнул её плечом. Дверь не шелохнулась.
– Стой!
– скомандовал Мосин.
– Кру-угом.
Я стоял, опершись на неподдающуюся дверь, лицом уткнувшись в ступенчатый металлический косяк, и боялся, что если оторвусь от этой опоры, просто упаду.
– Вернись, говорю, - повторил полковник.
– Сюда иди. Все равно там заперто.
Кое-как мне удалось оторвать непослушное тело от двери.
Мосин порылся в столе, вытащил ключи на цепочке - судя по виду, от наручников.
– Иди, иди, - поманил он.
– Дай, сниму. И садись, разговор только начинается. Ах, да. Присаживайся.
– Меня предупреждали, что ты крепкий орешек, - хмыкнул Мосин, когда я наконец уселся.
– Но интересно было убедиться. Сколько ты промолчал под следствием? Четыре месяца? Пять?