Психиатрическая власть
Шрифт:
Далеко не сразу пришла пора, когда психиатрическая деятельность занялась именно семьей. И теперь я попробую пока-
148
зать, что этот феномен возник в точке скрещения двух процессов, шедших с опорой друг на друга, — формирования того, что можно назвать выгодами аномалий, отклонений, и внутренней дисциплинаризации семьи. Об этих процессах имеется ряд свидетельств.
Прежде всего, конечно, я имею в виду неуклонное распространение в XIX веке платных учреждений, первостепенной целью которых было удорожание аномалии и ее исправления, — оздоровительных домов для детей, для взрослых и т. д. Но также и внедрение психиатрических техник в семью, в саму семейную педагогику. Если посмотреть на то, как это происходило —
Понятия и даже механизмы психиатрического контроля, судя по всему, были постепенно перенесены в семью. И те приемы физического принуждения, которые мы находим в больницах с 1820—1830-х годов, — связывание рук, фиксация головы, обязанность стоять прямо — будучи введены в рамках больничной дисциплины как инструменты последней, постепенно смещаются и находят себе место в семье. Контроль осанки и жестов, манеры поведения и сексуальности, средства против мастурбации и т. д. — все это проникает в семью в процессе развернувшейся в XIX веке дисциплинаризации в результате которой сексуальность ребенка становится объектом знания непосредственно внутри семьи. И одновременно ребенок оказывается центральной, вдвойне центральной мишенью психиатрического вмешательства.
Во-первых, в прямом смысле, поскольку связанная с психиатрией платная институция прямо обращается к семье, чтобы та предоставила ей необходимое для получения выгоды сырье. В общем и целом психиатрия говорит: предоставьте малолетних
149
безумцев моим заботам; или же: безумие может обнаружиться в сколь угодно раннем возрасте; или же: безумие не дожидается совершеннолетия, взросления и т. п. Все эти послания передаются институциями надзора, обнаружения, ограждения и детской терапии, насаждаемыми в конце XIX века.
А во-вторых, детство становится центром, мишенью психиатрического вмешательства косвенно, поскольку взрослого безумца расспрашивают именно о его детских годах: предайтесь воспоминаниям детства, в их содержании найдется повод для вашей психиатризации. Вот к чему приблизительно я постарался подвести вас в прошлый раз.
И все это привело меня к упомянутому учреждению, которое превосходно выявляет в 1860-е годы смычку больницы и семьи, не первую их смычку, но наверняка самую совершенную, самую отлаженную, почти утопическую. Во всяком случае во Франции я не нашел других примеров, которые в такой чистоте и так рано воплощали бы утопию семьи-лечебницы, являющуюся точкой сцепления семейного господства и больничной дисциплины. Речь идет о лечебнице в Клермон-ан-Уаз, работавшей в паре с оздоровительным домом Фиц-Джеймс.
В конце XVIII века в окрестностях Бове существовал дом призрения в классическом смысле этого слова, содержавшийся монахами-францисканцами, куда направляли по запросу семей или распоряжению властей больных, общим числом двадцать, и оплачивали их содержание. В 1790 году дом был распущен, его беспечных насельников освободили, и эти растратчики, злодеи, безумцы и т. д., естественно, вновь стали горем их семей. В итоге их отправили в Клермон-ан-Уаз, во вновь созданный кем-то приют. А в это время подобно тому как в оставленных эмигрантами помещениях аристократических особняков один за другим открывались парижские рестораны на месте распущенных домов призрения
T^fYTfVnnP пре ТТ\/1"*\Л ЯТПМТ1Я f * T Г*Г\ГТР'О^У ШI4f* в iiеif ХЛ(>ЛДИЛА/ТТТ7Л "V
душевнобольных за счет муниципальных субсидий Договор 150
распространяется также и на департаменты Сены и Уазы, Сены и Марны, Соны, Эны; безумцы всех этих пяти регионов направляются с этого момента в клермонский оздоровительный дом, и он приобретает статус межрегиональной лечебницы, в которой к 1850 году содержится уже более тысячи больных.1
Тогда-то лечебница и обзаводится дополнением, а точнее, открывает своеобразный псевдофилиал под названием «колония».2 В «колонию» входят больные, способные к [труду],* и на тех основаниях, что, с одной стороны, они могут приносить пользу, а с другой — труд будет способствовать их выздоровлению, больных этих привлекают к тяжелой сельскохозяйственной работе.
Вслед за фермой открывается еще один псевдофилиал, предназначенный для богатых больных, поступающих не из лечебницы, а напрямую из своих семей, которые в свою очередь весьма недешево платят за их содержание — содержание совершенно иного, на сей раз семейного, типа.3
Так выстраивается трехъярусный институт: лечебница Клермон-ан-Уаз с ее тысячей больных, ферма со 100—150 рабочими и, наконец, пансион для платных больных с раздельным содержанием (мужчины живут в здании управления, вместе с директором всего комплекса,4 а женщины занимают отдельный корпус, носящий характерное название «маленький замок»), следующим в основном образцу семьи.5 Эта структура вводится между 1850 и 1860 годами а в 1861 году директор лечебницы публикует отчет о проделанной работе являющийся одновременно реKJIclMHbIM пООСПСКТОМ и поэтому выдержанный в пане-гирическом и слегка утопическом тоне однако дающий четкое представление о тонко продуманном очень изощренном функционировании комплекса
В подобном учреждении —лечебница, ферма и замок Фиц-Джеймс — мы можем выделить несколько ярусов. Во-первых, в нем легко прочитывается экономическая цепочка: из муниципальных субсидий, запрашиваемых общим советом лечебницы для неимущих больных в соответствии с их числом, вычитается сумма, которую экономят пациенты, числом необходимые и достаточные для работы фермы; на прибыль от фермы строится и
1В магнитной записи лекции: способные работать.
151
в дальнейшем содержится замок, а платные пансионеры, которые занимают его помещения, приносят деньги, составляющие общую прибыль комплекса, то есть его руководителей. Вот вам и система: субсидия—труд—эксплуатация—прибыль.
Во-вторых, нам открывается некий совершенный социальный микрокосм, своего рода микроутопия жизнедеятельности общества в целом. Лечебница — это резервная армия пролетариата, занятого на ферме, это все те, кто при необходимости мог бы работать; если они не могут работать сейчас, то просто дожидаются момента, когда это потребуется, а если кто-то из них вовсе не способен к труду, что ж, его доля — растительное существование. Затем есть место продуктивного труда — ферма и, наконец, корпус, где живут те, кто пользуется трудом и выгодой. Каждому из этих ярусов соответствует отдельное здание: больница, ферма, граничащая по своему архитектурному принципу с моделями рабства и колонизации, и замок с корпусом дирекции.