Психодел
Шрифт:
Воспитанный Мудвин ровно в девять вечера засобирался домой, на прощание наказал почаще расслабляться, Борис вышел к лифту проводить друга, вернулся через полчаса, заметно опьяневший, словно у него, как у забубенного бытового алкоголика, где-то вне квартиры спрятана была бутылка крепкого. Но Мила не стала унижаться, выходить и искать вне квартиры; она ему не мама и не жена, хочет напиться – пусть напьется, нет проблем. Слава богу, в свободной стране живем.
Встал в дверях спальни; смотрел, как она заталкивает в сумку пакет с косметикой. Она молчала, потом не сдержалась,
– Помочь не хочешь?
– Нет. Я думал, ты... ну, как бы... все-таки передумаешь.
– Я весь день собираю вещи, а ты, значит, ходишь кругами и ждешь, когда я передумаю?
Сумка получилась небольшая, взято было только самое необходимое, Мила взвесила в руке – нормально, до машины дотащу. Даже если он не поможет. Он, конечно, поможет, никуда не денется. А если не поможет – ему же хуже.
– Странно, – сказала она. – Я для тебя кто? Истеричная дура? Малолетка? Днем сумку собрала, а вечером – передумала? Очень интересно.
– Но так уже было.
– Было, да. Один раз. Год назад.
– Два, – спокойно поправил Борис.
– Что «два»?
– Два раза.
– Пусть два. Или три. Это было давно. Когда я тут не жила, а только ночевала. А сейчас всё по-другому. Сейчас я решила, что уеду, – и я уеду. Ты меня со всеми не равняй. Я не как все, я особенная. Я сказала – я сделаю.
Она забросила лямку на плечо. Конечно, фен можно было не брать. И коробку с лаками для ногтей.
Борис стоял в дверях, широкий, пьяный.
– Дай пройти, – велела она.
– Не спеши, – тихо сказал прекрасный принц. – Сейчас вместе пойдем. Я тебя отвезу.
– Куда? Зачем? Ты пьяный.
– Забей.
– А ментам попадешься?
– Денег дам.
– Вот как. Значит, квартиру поменять – у тебя денег нет, а от ментов откупаться – деньги есть?..
– Есть, – сказал он. – И на квартиру, и на ментов. И на всё остальное. Были, есть и будут. Просто это блажь.
– Поменять квартиру – это блажь?
– Да. Типичная.
– Это место изгажено. Тут ходил чужой человек. Вор.
– Ну и что? Походил – и ушел. Его уже нет.
– Есть! – крикнула Мила и сильно толкнула Бориса в грудь, но без результата; так можно было пытаться отодвинуть трамвай или трактор. – Отойди! Я не могу тут больше. Он до сих пор тут ходит! Я его вижу! Я его чувствую! Чужой человек трогал мои вещи! Ел мою еду! Искал мои деньги в ящике с моими колготками... А вдруг у него СПИД? Туберкулез?
– Успокойся. СПИД не передается воздушно-капельным...
– К черту! И воздушный, и капельный! Не надо меня успокаивать.
– Кто ж тебя успокоит, если не я?
– Хочешь меня успокоить – скажи, что мы съедем отсюда. Завтра же.
Борис вздохнул.
– Нет, Лю. Мы будем жить здесь. Как будто ничего не случилось. Назло всем.
Она вздохнула, сбросила лямку с плеча, шагнула назад, села на кровать.
– Я не хочу ничего делать «назло». Кому «назло»? Самой себе?
– Тем, кто нас обокрал.
– О боже. Да кто они такие, чтоб я что-то делала им назло?
Борис подошел, сел рядом. Не обнял, но Мила и не хотела его объятий – ей никогда не нравились пьяные объятия.
– Извини, – пробормотала. – Я кричу, я на взводе... Но мне действительно противно тут находиться. Наверное, это пройдет... Потом...
– Пройдет, – примирительно сказал Борис. – Ты девочка, ты впечатлительная. Расстроилась, перенервничала...
– По-моему, ты перенервничал больше. Четвертый день не просыхаешь.
– Ну, я тоже не железный.
Ну и зря, подумала она. В такой момент ты обязан быть железным. Твердым, яростным и веселым. Вот расхохотался бы сейчас и решительно пошел собирать манатки. Два года вместе, имущества не накопили, мебели своей нет, только холодильник и два телевизора, собрались бы за несколько часов, быстро переместились в такую же двухкомнатную, хоть прямо на соседнюю улицу, здесь все дома новые и квартиры одинаковые – эх, гонщик, принц мой хмельной, мальчик любимый, как бы я тогда тебя зауважала!
– Ладно, – сказала она. – Поживу неделю у мамы с папой, потом что-нибудь придумаем. Не обижайся. Хочешь, вместе к моим поедем? Погостим. Они только рады будут.
– Нет, – сказал Борис. – Это мой дом. Я тут привык. А ты... Раз решила – давай. Поезжай. Мы ведь не поссорились?
– Нет, – ответила Мила. – Мы не поссорились. Сегодня старый Новый год, ссориться нельзя.
Он донес сумку до машины, потом счистил сухой невесомый снег с крыши и стекол, а когда она тронулась – помахал ей на прощание по-детски, ладонью, и вдруг этот мирный жест ее разозлил. Маша Монахова сказала бы «пробесил». Квартиру ограбили, всё ценное забрали, женщина шокирована самим фактом вторжения в собственную интимную вселенную, куда нет хода никому, кроме близких и любимых, и решила сбежать к родителям, прийти в себя – а он, самый любимый и близкий, не придумал ничего лучше, кроме как ладошкой помахать на прощание.
Кстати, про Монахову. Ее надо предупредить.
Заодно и выговориться.
– Да! – сразу воскликнула Маша. – Конечно! Ты права, Лю. Всё правильно делаешь. Я бы тоже не смогла жить в ограбленной квартире.
– О боже, – пробормотала Мила. – Дура ты, Монахова. Ничего не понимаешь. Пошла она к черту, эта квартира. При чем тут квартира? Подумаешь, квартиру ограбили.
Монахова молчала несколько мгновений, и на заднем фоне стали слышны звуки взрывов и выстрелов: умный бойфренд Дима опять смотрел очередной американский боевик. Как все рафинированные интеллектуалы, он расслаблялся исключительно посредством продуктов западной поп-культуры; чем примитивнее, тем лучше.
– Поняла, – сказала Маша. – Теперь поняла. Дело не в квартире. Дело в нем.
– А в ком еще? – выдохнула Мила, и от избытка чувств сильно нажала на педаль газа. – Конечно, в нем! Четыре дня молчит, пьет, страдает. Пришлось Мудвина вызывать, чтоб повлиял.
– И что Мудвин? Повлиял?
Мила вздохнула.
– Нет. Наш мальчик в депрессии. Ему тридцать лет, у него неважно идут дела, а кража всё усугубила. Теперь я должна его успокаивать и окружать заботой. Друзей приглашать и вино наливать.