Психолог, или ошибка доктора Левина
Шрифт:
Лева вдруг почувствовал странную ясность и отчетливость каждой секунды.
Он знал, что сейчас должен выйти из машины и посмотреть на пострадавшего – жив ли. Что это главное.
Он ясно видел, что Петька жив, хотя и шибанулся головой.
– Ремень отстегните, – сказал он Даше. – Выходите из машины и осторожно выносите ребенка. Сережа, помоги.
А сам вышел и на дрожащих ногах подошел к человеку, который лежал на дороге, уткнувшись лицом в асфальт. Один ботинок валялся поодаль. На расстоянии нескольких метров лежал сломанный, рассыпавшийся
Лева подошел к нему и встал на колени.
Было очень страшно трогать его за руку и переворачивать. Лева очень боялся увидеть мертвое обезображенное лицо.
Но лицо было не мертвое и не обезображенное, а просто сильно поцарапанное.
Человек медленно открыл левый глаз.
– Господи, живой! – выдохнул Лева и наклонился еще ближе к этому дорогому, чудесному лицу. Лицу живого человека. – Держись, мужик… – сказал он, сглотнув комок.
– Кто меня сбил? – хрипло прошептала жертва, глядя на Леву ясно и прямо.
– Мы тебя сбили, успокойся… Лежи тихо.
– Кто меня сбил, блядь? – повторил он, не понимая, что говорит ему Лева.
Сзади подошла Даша и спросила тихо:
– Что с ним?
– Он живой! Живой, Даш!
– Конечно, живой, – брезгливо сказала она. – Он же пьяный совсем.
… Даша была права. Несомненно, Лева и сам это знал – очень пьяные люди в момент подобных столкновений иногда остаются живы, потому что расслабленный алкоголем организм сам, без участия мозга, замедленных реакций, интуитивно принимает нужные решения, позволяя телу правильно сгруппироваться и правильно упасть. Это бывает редко (ведь чаще такие столкновения лобовые и на большой скорости), но бывает.
Позднее выяснилось, что Даша вообще все сделала правильно – успела сбросить газ, вывернуть руль, а уж потом только затормозила. И про пьяного она сказала правильно, и вообще ни в чем (это Лева понял сразу) не была виновата, скорее уж, виноват был он.
Но в этот момент Лева даже слегка обиделся на Дашино равнодушие к судьбе пьяного.
– Он живой, Даш, вы понимаете, что это значит?
Его переполняло чувство нежности и сострадания к этому пьяному организму. Больше всего в жизни он желал добра и здоровья именно этому человеку, лежавшему сейчас на дороге. Потому что смерть его принесла бы им всем неисчислимые несчастья и навсегда (Лева твердо это знал) наложила бы печать на их дальнейшую судьбу.
Но, к счастью, малый был жив.
Он стонал, попытался перевернуться, но скорчился от боли.
– Даш, что с ребенком? – спросил Лева и встал.
Наконец она зарыдала.
Это, конечно, было необходимо, но Леве некогда было ее успокаивать, он побежал назад, к машине, стоявшей косо у обочины.
Больше всего его раздражали машины, сплошным потоком проносившиеся мимо. Никто и не подумал остановиться.
Стокман расстелил куртку и положил на нее Петьку.
Петька дышал, глядел испуганно.
– Голова кружится, Петь? – спросил
Петька кивнул.
– Главное, пить ему не давай. Ни в коем случае, – сказал Лева Стокману.
Они с Дашей начали кого-то останавливать, и скоро, скрипя тормозами, к ним зарулила старая «Волга». В ней, слава богу, сидела семья – женщина, мужчина, ребенок.
– Помогите! – крикнул Лева. – Беда у нас! «Скорая» нужна.
– Да я видел «Скорую»! – вдруг закричал мужик, садясь обратно за руль. – Только что в другую сторону проехала… Попробую догнать.
Женщина с ребенком вышла из машины, также брезгливо, как Даша, посмотрела на пьяного и занялась Петькой.
Она разговаривала с ним тихо, ласково, взяв его за руку, а ребенок стоял в стороне и скучал, испуганно глядя на разбитую машину.
В этот момент Лева заметил вдруг, что Стокман обнял Дашу и ведет ее вдоль дороги, обняв за плечи, утирая слезы, успокаивая.
… И она доверчиво уткнулась ему в плечо.
Лева помнил очень многое, но бессистемно, вразброд.
Сначала подъехала «скорая», старый раздолбанный уазик с красным крестом на коричневом боку, мужик на «Волге» все-таки сумел догнать и уговорить, они переворачивали пьяного, за ноги, за руки, клали на носилки, пьяный стонал и ругался, требовал свой мобильник, Лева торопливо засовывал сим-карту ему в карман куртки, Стокман требовал у полной женщины-врача обязательно записать, что это был пьяный, совсем пьяный, она осуждающе смотрела на Дашу, потом укладывали в «скорую» Петьку, Стокман нес его на руках, потом Стокман уехал в больницу и появились гаишники, Лева помнил ярко-желтую новенькую куртку, и фуражку с шашечками, под которой виднелось хмурое розовощекое лицо, идеального цвета лицо, с голубыми глазами, и как гаишник, выслушав Дашу и отобрав у нее права, сурово сказал:
– Плохо все это, Дарья Сергеевна. Очень плохо. Вы меня поняли?
Она кивнула.
Лева помнил, как мимо них ходил народ из поселка, хмуро заглядывая в машину, где сидели они с Дашей, но никто не подошел, ни о чем не спросил. Помнил, как измеряли длинной веревкой расстояние от их машины до того места, где лежало тело, как ловили буксир, как тащились в ГАИ, как туда из больницы приехал Стокман, как записывали показания – но уже очень смутно, потому что Стокман вытолкал его из кабинета и дальше вел переговоры сам.
Вообще с момента, как все это случилось, Стокман вел себя совершенно идеально. Он сам объяснял гаишникам, что случилось, не давал в обиду Дашу, отцепил Леву, чтобы тот своим мычаньем не испортил все дело, заплатил все деньги, которые у него были, даже нашел каких-то свидетелей, поехал с гаишниками по домашнему адресу пострадавшего (никого там не было), звонил беспрестанно в больницу, потом, уже под ночь, когда они туда приехали, разговаривал с врачами, принес им раскладушки в приемный покой, чтобы переночевать рядом с Петькой, и все время говорил, говорил…