Психолог, или ошибка доктора Левина
Шрифт:
– Да, идите, – сказала мать Александра. – Идите, и ребенка с собой возьмите. Поедешь с нами, Петя? К художнику?
Но Стокман уже махнул рукой, взял Петьку и вышел.
– Что-то мне не по себе, – сказал Лева, когда они остались одни. – Какой-то страх. Непонятно, откуда.
– Чего в жизни не бывает, господи прости, – сказала мать Александра и снова перекрестилась. – Почему-то Леве показалось, что и ей тоже не по себе. – Встретитесь, рано или поздно, как-то все утрясется. Вы-то сами, простите, как к ней относитесь?
– Да как
– Наверное? – сказала мать Александра.
Помолчали.
– Ну, если любите, тогда тем более все будет хорошо… Не волнуйтесь. Главное, нам здесь не устраивать войну эту. В божьем месте. Нехорошо это, грех.
– Я согласен. Согласен, – повторил Лева, и они вышли во двор, увидев из окна Стокмана с Петькой и чемоданом.
Мать Александра шла в длинном до пят пальто, с деловым портфельчиком, на ходу отдавая приказания.
Потом подошла к какой-то монахине и что-то долго ей шептала, оглядываясь на них – Леву, Петьку и Стокмана.
За воротами ее уже ждала черная «Волга», мотор грелся, водитель читал газету.
«Ну прямо первый секретарь, – подумал Лева. – Вот времена-то изменились».
Они сели в «Волгу», и водитель дал по газам.
Лева вспомнил последнюю сцену – когда они выходили за ворота, провожавшая их Наташа сказала огромному лохматому псу, загородившему путь:
– Ну, чего расселся? Дай людям пройти, – и пес аккуратно подвинулся.
Вспомнил и улыбнулся.
– Долго ехать? – напряженно спросил Стокман.
– Нет, тут недалеко, – отозвалась мать Александра. – Крюк из-за вас делаю. Ехать минут сорок, наверное. Валентин, – сказала она водителю, – Шебалшино. Где колокольню чинят. На майские ездили туда, помнишь?
– Сорок? – недовольно сказал водитель. – Да по такой дороге не меньше часа выйдет.
– Час так час, – легкомысленно сказала мать Александра и обратила свои взоры на Петьку. – Ну что, путешественник? Понравилось тебе у нас, в женском монастыре?
– Варенье понравилось, – сказал Петька. – Больше ничего. И мать Феоктиста.
– Да ну? – удивилась мать Александра. – Чем же?
– Красивая она, – сказал Петька, надулся и замолчал.
– Круто, – отозвался Стокман. – А оттуда как нам ехать, мать Александра? Там поезда ходят?
– Я за вами машину пришлю. Или художник вас отвезет. Там хорошо у него, в избе, просторно. Изба большая, уютная. Там поживете денек, потом решите. Телефон-то есть… – уклончиво сказала она.
Стали смотреть на проплывающие деревни и пейзажи.
Картины эти влияли на Леву почище иных таблеток. Минут через десять он окончательно успокоился, а еще через пять – крепко заснул.
Дневной сон на этот раз не поднял, а испортил ему настроение.
– Поспал? – коротко спросил его Стокман. – Ну, молодец. Просто завидки берут, как ты умеешь вырубиться в любой момент.
– Теперь ночью спать не буду, – огрызнулся
Там было ярко и весело.
С толстых елок сыпался снег. Солнце разговаривало сквозь ветки всеми своими голосами.
– Как красиво, – сказал Лева.
– Это разве еще красиво, – сказала мать Александра. – Вот будет красиво, это да. Вы не сомневайтесь.
– Да мы не сомневаемся, – сказал Лева осторожно. – Вы же плохого не посоветуете.
Мать Александра улыбнулась.
Через двадцать минут они были у цели. В Шебалшине.
Это была совсем маленькая деревня, даже хутор – три двора и церковь. Церковь, стоящая в глухом лесу, была несоразмерно величественна. А рядом с церковью было кладбище и возвышалось нечто совсем удивительное – колокольня в лесах.
– Зачем колокольня? И почему церковь в лесу? Кто сюда ходит? – поинтересовался Лева у матери Александры.
– А вот сейчас вам Петя наш все расскажет, – весело сказала она. – И покажет. И фрески свои… Он же здешнюю церковь расписывает заново. Не сохранилось ничего. Сюда из райцентра городская глава приезжает, Нина Федоровна. Вот ее молитвами восстанавливают святыню.
Лева не понял, но промолчал. Они вышли из машины.
Скоро появился художник Петя с женой – толстой женщиной, но вовсе не деревенского, как отметил Лева, вида – в джинсах, полушубке и цветастом платке, накинутом на голову. Она была страшно оживлена, кудахтала над Петькой, церемонно здоровалась со всеми и одарила Леву проницательным долгим взглядом.
Мать Александра торопливо попрощалась и уехала.
Жена художника, Лена, сразу предложила перекусить с дороги, но они решили сначала пойти на экскурсию. Всей гурьбой зашли в церковь.
Лева вспомнил про фотоаппарат, достал и проверил. Сфотографировал всех на фоне церкви, а войдя в нее, левой рукой держал мыльницу, а правой – перекрестился.
«Вот сейчас и помолюсь, – вспомнил он слова матери Феоктисты. – Только фрески сфотографирую, и помолюсь».
В этой церкви было два храма – летний, наверху, и зимний – внизу. Сначала Петя повел их наверх, по лестнице, открыл дверь ключом, показал просторную, светлую, хотя и неприбранную церковь – легкую, с облупившимися старыми фресками, с ярким солнечным светом, бьющим из окон, со старыми иконами, с лавками по углам.
Здесь хотелось побыть еще, место было уж больно необычное, радостное, летних храмов Лева вообще никогда не видел, но Петя уже повел их вниз, смотреть свой новодел.
Новодел оказался чрезвычайно занятным.
– А это что? – поинтересовался Стокман, тыкая в фигуру какого-то странного дракона.
– Змий, – коротко ответил Петя, огромный, бородатый, крайне застенчивый и все же необычайно свободный в движениях, во всей повадке («Цену себе знает», – подумал Лева). – Ну, типа как дракон. Зло, короче. Которое у нас в душе. А тогда его так вот просто рисовали. Змий, и все понятно.