Психолог
Шрифт:
Глубокого вздоха после последней фразы Зигмунда у старосты не было, он был спокоен. Но легкая пауза и заминка в голосе перед следующей его репликой выдавали то, что мужчина теперь старается аккуратно подбирать слова. Они не шли у него из души, не слетали с языка, а лишь грамотно выстраивались под строгим присмотром разума.
— Рестар не был местным, Зигмунд. Он прибыл к нам однажды из других краев, сказал, что хочет начать новую жизнь. И мы приняли его, а затем он стал членом нашей большой семьи.
Эдакое вступление к детской сказке. Немного высокопарно, но придраться по сути
Но во все эти слова, даже при таком безумном раскладе, продолжают верить, продолжают им поклоняться. И Зигмунд чувствовал себя совершенно ущербным среди остальных людей, он более не чувствовал прочной опоры под ногами. Ведь он не понимал теперь, что такое любовь и что значит любить. Вся высокопарная смысловая нагрузка буквально испарялась, когда он пытался обхватить ее своим сознанием.
И чем больше он думал над этим, тем чаще он приходил к выводу, что он попросту разучился любить. И умел ли он это делать вообще когда-то в своей жизни? И какой конец ожидает такое недоразвитое существо, коим он являлся?
Он от всей души надеялся, что конец будет быстрым и не таким мучительным. Интересно, эти люди… они умерли быстро? Каково это, когда тебя разрывает на части огромное чудовище? Веришь ли ты в любовь в последние минуты своей жизни или только кричишь, корчась от своего безобразного существования?
— И это семья настояла на том, чтобы он жил в отдалении? — слегка ироничным голосом спросил Зигмунд.
Прислушался. Снова нет признаков вздоха. Дыхание ровное, спокойное.
— Он сам так решил, — сухо парировал староста. — Рестар не очень любил находиться в обществе, но все в деревне уважали его за дела, а не за характер. К тому же он никогда не проявлял признаков грубости или пренебрежения по отношению к остальным.
Бесполезно. Прочнейшая стена. Кем же был этот удивительный человек, если он мог столь поразительно скрывать свои настоящие эмоции? Такой вопрос Зигмунд хотел бы адресовать по отношению к старосте и к его способам психологических манипуляций сознанием. Мужчина как будто отражал мысли собеседника обратно, четко подражая заданному тону и давая абсолютно выверенные ответы.
Единственный минус такого подхода заключался в том, что теперь не было никаких сомнений — староста что-то скрывал. А задача аудитора как раз и состоит в том, чтобы найти несоответствия, ведь так?
Основной вопрос теперь состоял в том, что будет с ним, когда он все же найдет эти несоответствия? Вряд ли его погладят по голове и отпустят домой.
Это и к лучшему, решил он. Головы ему теперь не жалко, а дома и подавно нет. Будь что будет.
— Кто в последнее время навещал семью погибшего? — быстро спросил Зигмунд, занося руки за спину и чинно шагая по комнате.
— Никто, — так же быстро, не моргнув и глазом, ответил староста. — Они сами навещали наших в деревне, завозя дрова, шкуры и мясо. Милка (жена покойного) иногда приезжала к нам погостить, угощала пирогами.
— Не наблюдали ли вы ничего подозрительного в поведении Рестара в последнее время? Или в поведении его жены?
Бесполезный вопрос, Зигмунд уже знал, какой будет на него ответ. Но он лишь тянул время, изображая из себя хоть какого-то следователя. Это была крайне любопытная сценка, если взглянуть со стороны — двое мужчин очень открыто притворялись теми, кем они на самом деле не являются, и продолжали играть эти дурацкие роли, ожидая, когда тот или иной оступится. Но нелепость ситуации заключалась в том, что оба они уже оступились, оба уже отчетливо поняли, что их собеседник врет. Тогда зачем они продолжали весь этот фарс? Зигмунд неожиданно пришел к выводу, что их останавливает банальная вежливость, которую им вдолбили с детства. Именно она мешала им громко рассмеяться, похлопать друг друга по плечу и попросить перестать строить из себя невесть кого, а сказать все начистоту.
Вежливость. Еще один пережиток прошлого, в который раньше Зигмунд безоговорочно верил, а теперь смотрит на него, как на нечто чужое и непонятное. Зачем эта вежливость нужна, если в итоге мы врем изо дня в день, предавая друг друга?
— Нет, — просто ответил староста.
Что и следовала ожидать. Надо придумать еще пару вопросов для… окончания вежливой беседы?
— С кем особенно часто контактировал покойный в вашей деревне?
Мужчина на мгновение задумался. Для вида, наверное. Ко всем вопросам он был давно и тщательно подготовлен.
— Со мной, — начал перечислять староста, — с моей женой и… с нашим кладовщиком Диланом, именно ему Рестар отгружал мясо, шкуры, дрова и прочее.
— Кладовщик? — недоуменно переспросил аудитор.
Какой еще к черту кладовщик.
— Именно так, — подтвердил глава деревни. — У нас маленькая община, живем вскладчину, коммуной. Каждый из нас знает, что заработать в одиночку возможно и больше, но в наших условиях это не совсем удобно. Поэтому мы и функционируем как единое целое — основная прибыль от нашего хозяйства идет с полей, что располагаются за пределами видимости деревни. Но есть и другие промыслы — вон недавно наш дед Фомич открыл свою небольшую пасеку, теперь мы можем продавать и мед, пусть пока и в небольших количествах. И чтобы каждый просто занимался своим делом, не думая о способах реализации своего товара, мы занимаемся торговлей… централизованным способом.
— То есть продаете все сразу от лица деревни из общего склада? — удивленно спросил Зигмунд.
Староста кивнул.
— Да. Люди прекрасно понимают, что могли бы получить и больше, делая наценки на свои товары и занимаясь продажами самим, но все у нас единодушно решили, что не хотят заниматься коммерцией.
— Но кто-то все же ей занимается?
— Я. Моя жена. И Дилан с его женой. Мы стараемся быстро реализовать всю продукцию, а по окончании торгового периода раздаем вырученные деньги людям, оставляя за собой определенный процент, конечно.