Психология и психотерапия семьи
Шрифт:
A. Необходимость говорить в 1-м лице и от себя лично:
Пример
Муж. Мы все любим Стасика.
Психотерапевт. Лучше будет, если вы начнете говорить за себя.
Муж. Но мы в этом совпадаем.
Психотерапевт. Вы должны научиться говорить от своего имени, а ваша жена – от своего.Б. Разделение фактов и субъективных переживаний.
Пример
Жена. Это плохо, когда родители что-то делают, не привлекая к этому детей.
Психотерапевт. Если я правильно понял, то вы любите брать детей с собой, если собираетесь поехать с мужем в путешествие?
Жена. Да, конечно, но разве другие люди не поступают так же?
Муж. А я не люблю, чтобы они были с нами, я люблю путешествовать с тобой вдвоем!B. Необходимость пользоваться общением «Я-Ты», как это принято в гештальт-терапии. Такое общение обеспечивает большую ответственность за характер взаимоотношений. В заключение можно сказать, что семейная коммуникативная психотерапия, начав с того, что выбрала своим объектом семьи больных шизофренией, не смогла показать себя высокоэффективным методом психотерапии, хотя и применяется многими психотерапевтами во всем мире.
Семейная психотерапия, основанная на опыте (Family experiential therapy)
Наиболее крупные ее представители – Карл Витакер и Август Напир (Napier A. Y., Whitaker С. А., 1978; Whitaker С. А., 1989). Про них можно сказать, что их психотерапия основана на опыте и здравом смысле. В начале этой главы мы приведем фрагменты статьи о психотерапии, основанной на опыте, написанной Карлом Витакером с помощью Августа Напира, а затем – стенограмму сеанса семейной психотерапии К. Витакера в Ленинграде в 1990 г.
Семейная психотерапия является новой областью психиатрии, хотя семья как явление, а также проблема изучения семьи, вероятно, насчитывают тысячелетия. Обсуждение техник семейной психотерапии предполагает понимание того, что именно относится к ее области, и достаточный практический опыт. Необходимо также определить понятие техник семейной психотерапии, имеющих своей целью активизировать изменения в отношениях внутри семьи, а также между семьей и психотерапевтом или командой психотерапевтов. (Я буду использовать термин «психотерапевт», однако в семейной психотерапии предпочтительно присутствие котерапевта.)
Семью я определяю как группу совместно живущих людей. Это может быть биологическая нуклеарная семья, но во многих случаях это и не так – кто-то отсутствует или имеются приемные родители или дети.
Имеет смысл также определить понятие «здоровая семья». Мы считаем, что здоровая семья – это семья, в которой существует высокая степень внутреннего единства и высокая степень индивидуализации, она поддерживает свободу перегруппировки и относительную свободу развития подгрупп, триад и «команд» и функционирование медиаторов, позволяет свободно уходить и возвращаться, не вызывая раздоров, допускает возможность для любого члена семьи быть тесно связанным с подгруппами вне ее и возможность включения в нее людей посторонних, но имеющих к ней отношение.
Индивидуализация в здоровой семье делает возможной высокую степень мобильности, при которой каждый из членов семьи может выступать в разных ролях, не игнорируя при этом исполнения своих базисных ролей, предписанных культурой, религией, традицией, возрастом, психической и физической зрелостью. Четырехлетний сын может выступать в роли «матери» своего отца, сорокалетняя мать может играть роль маленькой девочки для своего сына или дочери – подобная гибкость проявляется в определенных ситуациях и осуществляется творчески.
Я полагаю, что нуклеарная семья динамично вовлечена в жизнь семьи более широкой структуры – «расширенной семьи» – и в дружеские связи. Я считаю эти две общности, особенно «расширенную» семью, ценными и полезными для семейной психотерапии, не вдаваясь в обсуждение техник работы с ними.
Очевидно, что для психотерапии недостаточно одной любви,
Кьеркегард говорил, что существуют три степени отчаяния: отчаяния небытия как личности, отчаяние становления личностью, отчаяние быть личностью. Психотерапевт может проводить семейную психотерапию, не будучи личностью и становясь ею. По мере его внутреннего роста, через опыт, через постепенное развитие новых техник и способов, приходит время, когда он становится таким семейным психотерапевтом, который не пользуется техниками. Он осуществляет семейную психотерапию, просто являясь личностью. Хотелось бы знать: случилось ли это со мной?
Концептуальная позиция: диалектикаВся психотерапия до некоторой степени, а семейная терапия в особенности, зависит от гармонии личностного и профессионального опыта психотерапевта. Развивается ли он как личность? Возрастает ли степень интимности в его собственной семье? Это можно скрыть в индивидуальной психотерапии, но в семейной психотерапии все это проявляется.
Программа взаимодействия психотерапевта с семьей бывает разной.
Кризисное вмешательство вместо работы по развитию семьи. Возможно взаимодействие с семьей на административном уровне с использованием медикаментов, с манипулятивным вмешательством в социальную структуру семьи и в ее окружение, возможно доведение семейного кризиса до такой степени выраженности, что семья разрешает стресс и продолжает жить в прежнем стиле. Психотерапевты решают для себя (в общем виде и относительно каждой конкретной семьи), будут ли они работать на этом уровне облегчения симптомов или же не пожалеют усилий для максимального развития семьи по всем возможным направлениям.
Психотерапевт как функция вместо развития личности психотерапевта. Важным внутренним вопросом семейной психотерапии является вопрос, выполняет ли психотерапевт просто свою работу или же с помощью работы с семьей он занимается проблемой становления себя как личности. Разница в позиции определяет все. Исследования показывают, что психотерапевты наиболее эффективно работают в возрасте от 30 до 40 лет. Я полагаю, что это относится к тем психотерапевтам, которые поставили своей целью стать врачом, кандидатом или доктором наук и т. д., и возросший технический уровень, как в сексе, делает их вовлеченность меньшей. И наоборот: один мой знакомый – очень пожилой врач-психотерапевт – утверждал, что, так как он продолжает ориентироваться на собственное развитие, психотерапия для него со временем становится все более волнующей. Он не изнашивается и не устает, как старый солдат, но набирается опыта и приобретает силу. Личностная вовлеченность необходима для постоянного развития: не технического, не профессионального, но персонального. Точки покоя нет. Или развитие, или деградация.
Общность вместо отделенности. Развитие интимных отношений с семьей и отделенность от семьи – существенные процессы, которые должны быть взвешены психотерапевтом. Он должен решить, открыт ли он для радостей личного общения и для боли расставания, готов ли он к двустороннему переносу или же он находится вне семьи как участвующий наблюдатель и комментатор. Хочет ли он стать частью семьи и испытывать боль и открыт ли он к требованиям этой ситуации?
Понимание вместо проживания или смысл вместо существования. Психотерапевт использует свое собственное здоровье как часть психотерапевтического воздействия. Психотерапевт, стремящийся к взаимопониманию с семьей, находится в тех же путах, что и психотерапевт, верящий, что тренинг коммуникации – сердцевина психотерапии. Облегчение симптома может вновь открыть процесс развития (роста), но не ускорить его и не расширить его границы.
В конце концов важно, чтобы психотерапевт чувствовал, что польза, которую он может принести, может быть в большей степени связана с его присутствием и с качествами его личности, чем с тем его образом, который он старается создать, или с тем, который возникает у пациента. Психотерапия начинается не с первой беседы – она начинается тогда, когда психотерапевт отходит от своей главной иллюзии, что пациенту помогает образ помогающего.
С нашей точки зрения, данное утверждение спорно. Зададим вопрос: кто находится перед пациентом в психотерапевтическом кабинете? Живой человек, имеющий свою биографию, профессиональный и личный опыт, или только образ человека, оказывающего психотерапевтические воздействия; образ, который пациент создает из своих страхов, неудач, знаний и заблуждений, а также из его веры и надежд, ассоциирующихся с образом психотерапевта? В таком случае пациенту предстоит в дальнейшем акцептировать этот образ, встроить его в себя в качестве скрытой программы жизни.
Схематически это можно представить так, как изображено на рис. 1 (см. Введение).
Нам кажется, что К. Витакер испытывал те же трудности, что и мы, в концептуализации того, что происходит на сеансе психотерапии.
Лечение семьи: команда вместо одного психотерапевтаМодель «команды» восходит к родителям, воспитывающим детей в семье: бывает, что только один родитель активно выполняет эту работу. Один психотерапевт находится в трудной ситуации, когда лечит семью. В первом (или в первых) интервью он поддерживает дистанцию и может быть адекватным, но по мере того, как он становится эмоционально вовлеченным (а я полагаю, что психотерапевтическое изменение требует этого), он оказывается в уязвимой позиции: он под постоянным обстрелом, им постоянно манипулируют. Если семья здорова и вполне адекватна, это положение может быть терпимо для опытного психотерапевта, но менее опытный оказывается вовлеченным в противопереносную проблему вытеснения или, наоборот, в проблему втягивания, абсорбции, то есть может остаться вне семьи и быть малополезным. Команда, даже находящаяся под стрессовым давлением (как супруги во время стрессовой ситуации), более полезна, чем дистантный или зависимый психотерапевт. Психотерапевтический союз двух личностей дает больше места для творчества и свободы, для разделения ответственности, допускает большую степень искренности при выражении скуки, гнева и стрессовых состояний самого психотерапевта. Сила такой пары много больше, чем сумма сил двух отдельных людей.
Я уверен в том, что в психотерапии трудно устанавливать постоянную наиболее конструктивную межличностную дистанцию. Должна быть свобода входа и выхода из психотерапевтического союза, без фиксации в каждой позиции, что оставляет семье свободу моделирования честных партнерских отношений. Вероятно, это важно для обоих психотерапевтов и как возможность личностного роста. Если психотерапевт «растет», пациент может сдвинуть вверх его «планку».
Семейная психотерапия после психотерапии «один на один». Если коллега, проработав с пациентом в течение некоторого времени, приходит к убеждению, что необходимо привлечь супруга (супругу), он присылает его (ее) ко мне для нескольких сеансов, а затем мы вчетвером продолжаем психотерапию, включив в нее детей (с самого начала или через некоторое время). В тех случаях, когда я по глупости полагал, что могу войти во взаимодействие с супругом, который не является моим пациентом, уже на начальной стадии работы вчетвером оказывалось, что это неэффективно. Мои отношения с психотерапевтом и его отношения с его пациентом заставляли супруга (супругу) пациента чувствовать себя совершенно изолированным. Когда психотерапевт, участвующий в психотерапии «один на один», убеждается, что процесс должен быть изменен и что необходимо привлечь супруга (супругу), и помещает его (ее) в уже существующую систему отношений, он напрашивается на проблемы.
Чтобы не дать кому-нибудь повода объявить меня противником психотерапии «один на один», мне хотелось бы изложить мое понимание того, когда она наиболее ценна. Психотерапия индивидуума может быть определена как лечение семейного «козла отпущения». Даже если в семье все умерли или абсолютно недоступны, психологическое заболевание в большой степени есть результат принятия роли. Как сказал Марк Твен, «городской пьяница – это выбранная позиция». Я полагаю, что психическое нездоровье – это тоже выбранная позиция. Это положение вынуждает меня начинать психотерапию с любой системы, которая только доступна. Я знаю, что в тех случаях, когда я думал, что невозможно заполучить маму, папу, бабушку, дедушку, тетю, дядю, сестру или брата, я делал ошибку. Если я говорил, что это важно, и просил «козла отпущения» это организовать, это получалось, и очень легко. Более того, это всегда давало хорошие результаты. Если вся семья мобилизовывалась и вовлекалась в психотерапию, то именно она, в большей степени, чем «козел отпущения», становилась центром психотерапии. Становилось возможным осуществлять большое число вариантов лечения.
Работа с системой подразумевает разрешение основных компонентов тревоги каждого из членов подгрупп, триад и межличностных взаимоотношений в диадах. Затем уместна реконструктивная интрапсихическая хирургия для одного и для всех. Финальная стадия семейной психотерапии перед началом психотерапии «один на один» – это обыкновенное разрешение взаимоотношений между супругами. Вопрос: «Когда она уместна?» подобен вопросу: «Как далеко должен идти учитель музыки с отдельным учеником?» Благодаря своему таланту, работоспособности и желанию работать некоторые ученики могут стать концертирующими пианистами. Не каждый может принять те характерологические преобразования, которые являются результатом экстенсивной, индивидуальной психотерапии, но я уверен, что возможность этого во многом определяется предшествующей психотерапией семьи.
С точки зрения техники мне кажется разумным переключаться на индивидуальную психотерапию, когда семейная психотерапия прервана или потерпела неудачу. Если же все члены семьи хотят идти дальше, каждый должен принять решение независимо от психотерапевта и без его рекомендации.
Процесс леченияМне кажется, что вопрос о диагнозе семьи и описание развития патологии в семье не так важен, как процесс лечения.
Мне представляется, что изменения начинают происходить, когда семейная команда перестает стараться. Кто-то должен поставить критический вопрос: что может предложить психотерапевт? Не вдаваясь в детали, хочу отметить, что наиболее важны те моменты, когда мы не прикладываем усилий, чтобы быть полезными. Возможно, наибольшим вкладом психотерапевта является просто его вера в жизнь. Том Малоне сказал одному пациенту: «Не злитесь на меня, я не стараюсь вам помочь». Сама по себе позиция «над пациентом» (желание «помочь») деструктивна. Впрочем, эта позиция правительства США оказалась продуктивной в отношении правительств других стран».Карл Витакер и Август Напир написали эти слова в 1978 г., когда мир был дихотомически разделен на две силы – «добра» и «зла», и в то время они, возможно, и были верными. В 90-е гг. XX в. эта аналогия психотерапии и политики США представляется весьма спорной, так как западные политики сейчас в основном используют в отношении других стран мира позицию «над».
«Более того, как сказала Барбара Бетз много лет назад, и это, вероятно, правда: „Динамика психотерапевтического процесса – в личности психотерапевта“, или, цитируя высказывание дзэн: „Вы не можете достичь этого старанием, но вы можете не стараться“».
Действительно важно, что семейная психотерапия не есть отношения «личность-личность», но отношение личности психотерапевта (команды) и системы, поэтому семейная психотерапия по самой своей природе есть процесс манипуляции и политического маневрирования в большей степени, чем психотерапия «один на один».
Нет возможности ограничиваться только альтруистическими, благими намерениями психотерапевта, его искренностью или удовольствием от интимного общения с пациентом – психотерапевт обязан использовать власть в своих взаимодействиях с семьей и должен быть подготовлен к тщательному манипулированию, чтобы продвигать семью по пути ее роста.
Процесс психотерапии включает в себя четыре фазы:
1) начало лечения;
2) средняя фаза;
3) фаза завершения психотерапии;
4) фаза расставания семьи с психотерапевтом.
Фаза I. Начало лечения
А. Первый контакт
Первой стадией в моей работе с семьей является телефонный звонок. Например, мать звонит и говорит: «Я хотела бы, чтобы вы посмотрели моего сына» или: «Мой муж в тяжелой депрессии». Я отвечаю: «Хорошо, почему бы вам не привести его? А как велика ваша семья?» И независимо от ответа: «Почему бы вам не прийти всем вместе?» Ее протест (несогласие) может заставить меня отступить и согласиться видеть только мать и отца или мать и детей на первом интервью, но я стараюсь сделать совершенно понятным, даже по телефону, что мне необходимо видеть всю семью и что я просто иду им навстречу, не настаивая, чтобы все пришли в первый раз. Если раньше семья уже имела опыт психотерапии, семейной или индивидуальной, или психотерапии пары, я буду очень настаивать, чтобы все присутствовали и в самый первый раз, и могу отказать в интервью, если они придут не все и кто-либо будет отсутствовать, отправив их домой подумать: действительно ли все они нуждаются в помощи или только часть из них, а часть будет сопротивляться любому изменению?
Семейная психотерапия – это отчаянный процесс, и я не хочу иметь «забастовщиков» с самого начала. Мне нужно добиться полной ясности и показать, что я не заинтересован в начале психотерапии, если не все на моей стороне.
Мое первое интервью направлено на определение «целого». В той мере, в какой к семье применима общая теория систем, я использую некоторые ее принципы. Обычно я формулирую вопрос широко: «Что с вашей семьей?», обращаясь сначала к отцу, а затем последовательно ко всем членам семьи, включая младших детей, стараясь, чтобы они могли отвечать со многих различных точек зрения.
Именно так обычно поступают К. Витакер, С. Минухин, К. Хааланд, А. Куклин, Д. Г. Барнс и др., имея в виду, что в западном мире отец в семье главный. Однако их же опыт показывает, что главными в семье бывают и жены, и другие родственники. Мы в своей практике стараемся определить «заявителя проблемы» и строим отношения с семьей через него.
Я начинаю с отца, потому что он дальше всех стоит от семьи и потому что именно он бывает в наибольшей степени склонен увести семью от лечения, если у него не получается какого-то контакта с психотерапевтом на ранних фазах. Я стараюсь обезоружить «козла отпущения» сообщением, что уже знаю, что он в депрессии или что его поведение делинквентно, и предлагаю выяснить остальные проблемы в семье. Обычно мои первоначальные попытки обнаружить семейную патологию отвергаются, и я усиливаю давление, когда обращаюсь к следующему члену семьи с требованием оказать мне помощь в создании целостной картины. Я следую той же модели, что и Вирджиния Сатир, стараясь разделить поколения – говорю родителям, что их жизнь до появления детей важна для меня, и прошу их рассказать мне о том, как они познакомились, о процессе ухаживания. Недавно я пользовался способом знакомого психотерапевта, который предлагал бабушкам и дедушкам и всем, кто не мог присутствовать, прислать записи их рассказов о семье и об их собственной жизни. Я стремлюсь обнаружить подгруппы внутри семьи. Например, кто успокаивает мать, когда она плачет? Кто оказывается на стороне отца, когда отец и мать вступают в борьбу? Кто улаживает ссоры между братьями и сестрами, между матерью и ее старшей дочерью? Что случится, если все мужчины семьи нападут на всех женщин? Еще я стараюсь описывать болезни членов семьи – их простуды, температуру, плохой сон – как результат их пребывания в роли семейного «козла отпущения».
Кроме того, я стараюсь во время первого интервью наметить процесс дальнейшей семейной психотерапии. Я говорю о боли, связанной с борьбой, о моем продуманном намерении создать беспорядок, о моем восхищении перед сумасшествием, о том, что я верю в команду психотерапевтов и в то, что у нас достаточно силы, чтобы сдвинуть семью, и о моем далеко идущем намерении создать внутри семьи психотерапевтическое общество, поскольку мы не всегда будем вместе.
Б. Битва за структуру
Я стараюсь построить структуру лечения таким образом, чтобы и мне и семье было ясно, что сеанс психотерапии – моя операционная и что я за нее отвечаю. Я называю это битвой за структуру, в которую включается моя свобода иметь консультантов; определять, как развивается процесс; решать, кто будет присутствовать на следующей сессии; распределять время и быть создателем правил интервью. Доктор Давид Рубинштейн называет это установлением интегрированности психотерапевта. В терминах Боуэна это может называться установлением моей «Я»-позиции.
Я убежден также, что психотерапевт должен сохранять свободу входить в психотерапевтическую группу и выходить из нее.
Битва за структуру может осуществляться не только характером и ходом интервью, но даже с помощью административных мер.
«Например, однажды во время второго интервью я говорил с 19-летней дочерью, когда отец-социопат прервал наше личное взаимодействие. В этот момент я взорвался и сказал ему, чтобы он никогда не смел мешать мне, когда я включен в личное взаимодействие с кем-нибудь. Если психотерапевт окажется в слабой позиции – по телефону, в первом, во втором или даже в любом последующем интервью, – психотерапевтический процесс серьезно пострадает. Ни один пациент не будет доверять психотерапевту, если он не чувствует себя безопасно и комфортно в роли родителя или не принадлежит к старшему поколению. Эта ситуация возникает при работе почти с каждой семьей. Она начинается с первого телефонного контакта и может некоторое время продолжаться. Кажется, что семьи активно исследуют, насколько силен психотерапевт. Если я проиграл первую битву, я должен удвоить свой потенциал для последующей борьбы и быть уверенным в победе. Если бы я позволил отцу перебить меня, весь процесс семейной психотерапии был бы в опасности, потому что я стал бы „простофилей“ для отца».
Позиция психотерапевта «снизу» действительно наименее эффективна. Неслучайно, описывая первую фазу психотерапевтического процесса, К. Витакер и А. Напир пользуются терминологией, относящейся к боевым действиям. Наш опыт полностью совпадает с опытом этих психотерапевтов.В. Битва за инициативу
В начальную фазу, кроме структурирования лечения, входит и то, что я называю битвой за инициативу. Установив свою собственную интегрированность, определив границы здесь, на своей территории, я считаю важным определить интегрированность семьи. Вы можете называть это Я-позицией семьи. Я требую, чтобы их жизнь и их решения принадлежали только им. Например, мать говорит во втором интервью: «Вы думаете, нужно развестись с этим человеком?», и я отвечаю: «Со мною все в порядке: я женат и не собираюсь разводиться со своей женой, и вы свободны иметь те же возможности – жить с ним или разводиться. Однако если ваш развод означает, что вы больше не придете, тогда нам лучше остановиться сейчас». В битву за инициативу включается следующий шаг: когда мы заканчиваем с начальной историей, действительно необходим вопрос: «Куда мы идем?» Я хочу участвовать, но я не хочу, чтобы они были пассивны. Мяч в их руках, и хотя я могу ловить его, я не хозяин их жизни и их усилий сделать эту жизнь более успешной. Дело не в том, что я не хочу принимать решения. Я стараюсь добиваться ясности, чтобы они поняли, что я не заинтересован ни в том, чтобы они развелись, ни в том, чтобы нет; меня не интересует, звонят ли они в полицию, когда их сын плохо себя ведет. Это их мир, и они должны жить в нем в своем собственном стиле. Я не думаю, что мой жизненный паттерн более обоснованный и более важный, чем их. Они не смогут изменить свое поведение, если каждый из них в первую очередь не будет самим собой.
Бегство в здоровье: уход или выздоровление? Если члены семьи продвинулись в направлении определения проблемы и борьбы с каким-то из своих дезадаптивных паттернов взаимодействия (таким, как борьба матери с отцом, управление наглым Джимми или Мэри, отдаляющейся дочерью, или ревность между двумя мальчишками), если они ощущают, что в этой стрессовой ситуации что-то могут изменить, они могут продолжать сами. Психотерапевту следует понимать, что их уход может быть вызван стремлением самой семьи к объединению через попытку самостоятельно разрешить семейный стресс. Они говорят: «Все стало лучше», или: «Мы очень заняты», или: «Это дорого», или «Мэри („козел отпущения“) ведет себя очень мило». Я рассматриваю все подобные заявления как знак, что они хотели бы прекратить лечение и пробовать дальше сами. Я принимаю его очень серьезно, стараюсь не блокировать это стремление, считая, что оно может быть успешным, но разъясняю, что приму их, если они захотят вернуться, в любое время: завтра, на следующей неделе, через пять лет. Я стараюсь не связывать их, хотя это естественная реакция для всех нас, «матерей», когда мы боимся, что дети потерпят неудачу.
Этот подход отличается от кризисного психотерапевтического вмешательства. Я не занимаюсь определением причин кризиса, вмешательством в него и инициированием его окончания. Я делаю очевидным стремление членов семьи развиваться самостоятельно и принимаю их импульс порвать со мной как здоровое движение, в которое я верю. Я допускаю, что они будут продолжать развиваться. Я уверен, что бегство семьи в здоровье – это не только защита, но еще и завуалированная попытка совместно разрешить свои стрессы, которая может быть выражена разными способами. Например, они могут описать, какими хорошими помощниками были на этой неделе дети. Психотерапевт может интерпретировать это сообщение таким образом, что семья почувствует его готовность закончить лечение. Тогда они могут спросить, не собирается ли психотерапевт расстаться с ними. Может быть, они ему наскучили? Необходимо подбодрить их, так как в попытке действовать самостоятельно они могут объединиться как семейная группа. Закончив лечение, семья может собираться вместе специально или просто продолжать жить дальше.
Если позже они увидят, что представляют собой группу хаотически организованных индивидуумов или разобщенных подгрупп, они могут встретиться лицом к лицу с новым видом отчаяния – отчаянием небытия, отчаянием небытия семейным целым. В это время они могут вернуться. Необходимость вернуться в психотерапию создает не только объединение семейной группы, которого раньше не было, но также и такое объединение психотерапевтической команды, какого раньше не было. Этот этап похож на встречу со старыми друзьями и отличается от предыдущего этапа, как второе свидание отличается от первого. Психотерапевты ощущают большую готовность работать с ними, потому что теперь пришла семья как целое, а не кто-то один привел всех остальных.
Дети как семейные психотерапевты. На ранних фазах семейной психотерапии дети часто выступают как функциональные котерапевты для родителей. Родители иногда более склонны слушать детей, чем психотерапевтов (может быть, из-за ощущения вины). А дети в своей озлобленности и в способности любить более свободны «говорить все как есть». Это приводит к своеобразной ситуации, когда дети становятся родителями своим родителям или, как я иногда шутя говорю им, своими собственными бабушками и дедушками. Для психотерапевта заманчиво это запрещать, так как возникает интерференция с его собственным функционированием, или протестовать, так как это ставит детей в неестественное положение. Я хотел бы успокоить вас тем, что когда родители становятся более адекватными и у них совершается их собственный кризис идентификации, они объединяются и сразу возвращают детей в их изначальное положение. Это установление ощутимой границы между поколениями – очень счастливое событие для семьи, хотя и приводит всех в некоторое смятение. Дети внезапно оказываются свободными и могут себе позволить быть самими собой, и родители могут быть главными в этом семейном разделении поколений. Более того, когда эта символическая кастрация случается, родительская группа оказывается в такой позиции, в которой их взаимодействие друг с другом носит совершенный и психотерапевтический характер, и психотерапия продвигается к своей финальной фазе.
Два психотерапевта как модель. Успеху психотерапии способствует то, насколько естественны в своем взаимодействии психотерапевты, что проявляется в том, насколько открыто психотерапевты делятся друг с другом аффектом, возникающим в данный момент: «Эй, это мощная банда. Они не только заставили Джона устроить кражу той машины, но они также сами спровоцировали депрессию у матери, и даже похоже, что она может совершить суицид», или: «Гус (Август), неужели мы поскачем на новую битву?», или: «Меня так сильно радуют эти люди, что, наверное, мне пора относиться к себе с подозрением, или, может быть, ты мог бы проконтролировать мои эмоции?» Кроме того, психотерапевты могут делиться своими мнениями о семье и своей неуверенностью в психотерапевтическом воздействии. Они могут сказать, например: «Знаешь, я не понимаю, почему бы они стали нам доверять. Я не доверяю отцу. Он выглядит так, как будто он здесь для того, чтобы ездить верхом».
Для меня важно, чтобы в течение этой фазы психотерапевт старался как можно дольше оставаться для семьи странником или гостем. Оказывается, что наиболее бесплодно изображать дружественность или профессиональную манеру «умения подойти к больному», которая оставляет семью в непрерывной настороженности.
Может быть, это ставит меня самого в небезопасное положение, но я уверен, что лучше не изображать никакой работы. Психотерапевты также могут прямо перед семьей свободно делиться друг с другом своими чувствами: отчаянием по поводу своей бесполезности или страхом неудачи. Иногда они обсуждают старые шрамы или холостые выстрелы, делясь опытом. Например, я говорю своему котерапевту: «Гус, то, как этот человек говорит о своей дочери, созвучно тому, что я иногда чувствую по отношению к своей, и мне страшно вспоминать об этом» или: «У этой семьи много сходства с той, с которой мы потерпели неудачу прошлой весной. Ты согласен?» Психотерапевты могут демонстрировать семье свою разделенность или объединение: «Гус, это будет тяжелое интервью. Я все еще злюсь на тебя за то, как ты повредил моей репутации вчера днем» или: «Знаешь, мне скучна эта семья, потому что я думаю только о том, как славно было бы нам с тобой поехать на каноэ в субботу». Это открытое взаимодействие в команде часто продуцирует тревогу у семьи, но и помогает ей положиться на силу психотерапевта.
Попытка семьи расщепить психотерапевтов. Обычно в какой-то момент тревога семьи уменьшается, и тогда следующим шагом в семейной психотерапии оказывается попытка части семьи разделить психотерапевтов. Отец может сказать: «Гус, ты производишь более дружественное впечатление, чем Карл. Карл пугает меня. Если он не придет на следующей неделе, может быть, ты можешь встретиться с нами один?» Возможно, это не самая хорошая идея – каким бы то ни было способом разделить психотерапевтов, пока психотерапия благополучно продолжается. Если кто-то из них не может быть на месте, то интервью следует отменить. В дальнейшем возможно встречаться с отдельными подгруппами семьи, но я всегда (пока не доказано обратное) предполагаю, что отсутствующие на сессии члены мыслят параноидальным образом.
Фаза II (средняя). Развитие объединенной команды и культура «работы»Когда психотерапия устанавливается и входит в более серьезную фазу работы, возникает несколько проблем, о которых команда психотерапевтов должна быть осведомлена. Наиболее важная опасность – быть абсорбированным («поглощенным») семьей. Психотерапевту может быть очень комфортно и спокойно, когда он становится похож на родителя, составляющего одно целое с детьми. Психотерапевтическая группа тогда становится однородной, перестав быть объединением двух систем, и таким образом превращается в дисфункциональную. В данном случае под «объединением двух систем» мы имеем в виду соединение психотерапевта или психотерапевтов с семейной группой (системой). Вторая опасность – психотерапевт может стать отстраненным или индифферентным по отношению к «семье-пациенту» – как родитель, который никогда не бывает настолько свободным, чтобы быть похожим на ребенка и радостно с ним играть.
Если удалось избежать этих двух опасностей, психотерапевту необходимо сделать какое-то движение по направлению к семье, чтобы активизировать заботу о ней как о целом, хотя он рискует быть «поглощенным» семьей. Это нечестно – ожидать, что семья обнажит свои проблемы, в то время как психотерапевт будет сидеть, застегнутый на все пуговицы. Как в отношениях «один на один» психоаналитик может убедить пациента в своей человечности, демонстрируя собственные свободные ассоциации, и тогда ему будет не так страшно раскрываться, так и в семье психотерапевт должен делиться своими собственными чувствами и раскрывать свою личность, проявляя в какой-то момент собственное одиночество, паранойю, агрессивные чувства или чувства принадлежности.
Когда один из психотерапевтов готов объединиться с одним из членов семьи или войти в семью, член семьи объединяется с психотерапевтической командой и делится своим отчаянием и своей собственной индивидуальной проблемой, связанной со становлением личности. Сью говорит: «Папа, я согласна с доктором, что, когда ты так поднимаешь брови, это значит, что ты страшно зол. У меня те же чувства по поводу твоего гнева. Когда я злюсь, я похожа на тебя. Я только прячу свои чувства». Довольно странно, что, когда это происходит, один из котерапевтов может оторваться от психотерапевтической команды и присоединиться на время к семье. Он может придвинуть свой стул ближе к семье или ощутить свое единение с семьей. В общем, члены психотерапевтической команды моделируют свою собственную свободу индивидуально проявляться и отделяться друг от друга и входить в контакт с членом семьи или со всей семьей. Когда такое случается, для другого члена семьи уместнее примкнуть к психотерапевтическому сообществу и вступить с ним в коалицию. Вполне может быть, что два психотерапевта и эти два члена семьи смогут образовать критическую массу и в этот момент вся семья начинает осуществлять психотерапевтические изменения. От семейной системы требуется изменение в отношениях с этой новой суперсистемой. Психотерапевтическая команда объединяется с семьей и в то же время свободна отделиться от нее. Семья объединяется с психотерапевтами и в то же время не ощущает, что она потеряла свою собственную автономию. Один из интересных побочных эффектов всего этого – то, что психотерапевтическую команду очень редко толкают к изменению ее собственной динамики. Например, семья говорит: «Вы оба выглядите так, как будто вы страшно злы друг на друга. Я предполагаю, что Карл считает тебя слишком мягким, но я думаю, что это он слишком крутой». Такая обратная связь, конечно, должна быть принята серьезно и может быть очень ценной для психотерапевтической команды или индивидуумов, которые ее составляют.
Техника в деталях. В средней фазе семейной психотерапии могут быть использованы с большой пользой некоторые чрезвычайно специфичные техники, помогающие, например, разрушить определенные семейные мифы. Одна из наиболее специфичных техник, очень близкая к позитивной семейной системной психотерапии, – это переопределение симптомов как попыток роста.
Например, если жена обвиняет мужа в неверности, команда осторожно определяет, что в основе этого – отчаяние от охлаждения в их браке. Они решили (внутренне и неявно), что надо что-то сделать, чтобы супружество стало теплее. Затем, когда неверность обнаружена, огонь злости был использован для сохранения температуры их отношений. Если бы они не были готовы к изменениям, они не рискнули бы испытать эту боль.
Психологический портрет одного из членов семьи может быть переопределен как попытка уподобиться Христу: «Я буду страдать, чтобы ты и отец были спасены». Отчаяние, испытываемое одним из членов семьи, может быть переформулировано как обнадеживающий знак – знак того, что сигнал воспринят и помощь последует. Небольшая степень неискренности психотерапевта включена в эту технику, чтобы конфронтация не была слишком болезненной.
Если отношения установлены и вновь объединенная команда в действии, психотерапевт может вводить множество практических вмешательств, которые в психотерапии «один на один» показались бы неуместными, но безопасны в контексте семьи, поскольку она способна усваивать то, что ей полезно, и отвергать ненужное. Так, например, мужу, супруга которого страдает головной болью, может быть сказано, что, если он отшлепает ее, головные боли пройдут. Или жене, которая «лезет на стену» от придирок и капризов детей или от равнодушия мужа, перед всеми членами семьи может быть предложено отправиться к матери на недельку, и пусть оставшиеся сами готовят себе еду.
Другим техническим приемом, который работает, является моделирование фантастических альтернатив реальному жизненному стрессу. Например: «Если бы вы собирались убить своего мужа, как бы вы это сделали?» или: «Предположим, что у вас возникло суицидное стремление и вы решили убить себя, чем бы вы воспользовались: револьвером, ножом, цианидом?». Это только примеры свободного фантазирования, которое возможно с семьей и невозможно в большинстве случаев психотерапии «один на один». Обучение свободе фантазировать снимает эмоциональное напряжение.
Например, пациентке, совершившей суицидную попытку, может быть предложено поговорить с семьей о том, как скоро и на ком женился бы ее муж после ее смерти, как долго горевали бы он и дети, кто бы получил страховку, как бы чувствовала себя ее свекровь, забрал бы ее муж детей к матери и т. д. Это переводит переживание из воображения в рамки реального взаимодействия и помогает проанализировать фантазию, что позволяет семье обрести новую свободу, так как выясняется, что никакие пугающие слова не означают конца света.
Можно использовать также технику усиления отчаяния семьи таким образом, чтобы семья объединялась. Эта техника обычно наиболее эффективна с «козлами отпущения». Например, я говорю сыну-шизофренику: «Ты действительно думаешь, что, если ты сдашься, станешь никем и проведешь остаток своей жизни в госпитале штата, мама и папа будут счастливы друг с другом двадцать лет? Или они по-прежнему будут наступать друг другу на горло, а ты выбросишь свою жизнь напрасно?»
Очень мощная техника – поддержать семейную революцию. Например, в одной семье сын, который отсутствовал год, путешествуя автостопом, возвратясь, обнаружил, что его сестра очень обеспокоена, и решил остаться дома. В интервью мать была очень близка с сыном, и мы предложили, чтобы он с сестрой сделал мать своей союзницей, и тогда они втроем будут способны одержать победу над четырьмя остальными разобщенными членами семьи.
Членов семьи можно научить рассказывать друг другу свои сны. Это обычно делает психотерапевт, рассказывая о своих снах и прося помощи в их интерпретации; таким же образом семья может быть обучена методу свободных ассоциаций.
Одну из техник мы называем аффективный переворот. Психотерапевт делится своим внезапным чувством абсурдности всего происходящего или желанием позволить своему чувству любви или злости выражаться импульсивно, без предосторожностей, соблюдаемых обычно во время сессий. В основе этой техники лежит стремление психотерапевта развивать и эффективно использовать дразнящую игру с семьей или с ее отдельными членами. Можно использовать анекдоты, шутки, притчи и метафоры, содержащие двойной смысл. Также возможно дать полную свободу своему чувству юмора, и хотя некоторые импульсивные шутки могут быть нерелевантны, психотерапевт обнаружит, что они содержат что-то существенное для семьи и что их ценность много больше, чем можно было бы ожидать.
Я думаю, очень важно для психотерапевта культивировать дружелюбное участие, чтобы не становиться техничным, скучным или враждебным. Если психотерапевт нравится сам себе, пациент будет расти.
Очень полезно, работая с семьями, использовать некоторые примитивные приемы, обычно не применяемые в работе «один на один»: касание тела, использование вульгаризмов, необычное поведение.
Здесь уместно вспомнить опыт детских психоаналитиков, которые предупреждают о том, что прикосновение психотерапевта к детям во время психотерапевтической сессии может быть воспринято родителями неоднозначно: одни могут подумать о том, что у них крадут ребенка, другие – фантазировать о сексуальных проблемах психотерапевта или о том, что он почему-то демонстрирует свое превосходство в роли родителя.
Воссоединение «расширенной [10] семьи». Как только возникает или может быть создана возможность включения членов «расширенной семьи», психотерапия определенно ускоряется, становится расширенной и более креативной. У семьи активизируется чувство, что она – часть целого, что даже наиболее удаленные ее члены являются частью семейного союза, влияют друг на друга, на подгруппы и на группы в целом. Это взаимодействие позволяет семье воссоединиться, что так ценилось в старые добрые времена. Под влиянием стресса психотерапевтического воздействия вклады тетушки Минны, дяди Генри, кузена Билла и бабушки приобретают значение, уместность и остроту, не очевидные до тех пор, пока вы не увидите, как это происходит. «Расширенное» интервью не содержит угрозы периферийным членам – не ожидается, что бабушка и дедушка изменятся, но они внесут свой вклад в процесс изменений в семье, с которой ведется работа. Этот вклад часто оказывается существенным, если сбор семьи не имеет слишком очевидной психотерапевтической цели. Нет необходимости изучать ранние этапы жизни отца и матери. Нет необходимости предоставлять «расширенной семье» информацию о курсе семейного лечения. Целью сессии является аффективный вклад в лечение, а не исповедь перед семьей. Нет необходимости также устраивать семейную драку. Хотя конфронтации часты, обычно вмешательства психотерапевта не требуется, достаточно присутствия его как символа. Динамика таких собраний очень сложна, но особенно важно, что психотерапевт берет на себя функцию медиатора, которая до этого передавалась в семье из рук в руки или была привычно закреплена за каким-либо членом семьи. С новым медиатором опыт семьи может получить новые качества. Также возможно, чтобы соединение семьи частично базировалось на наличии психотерапевтической команды, в качестве персонифицированного «Они». Ценность собрания «расширенной семьи» может быть увеличена присутствием психотерапевтов как оппонентов. Семья видит своих реальных членов в их реальном зрелом возрасте. Родители также смогут увидеть своих детей достигшими своего реального возраста. Такого рода коррекция восприятия может быть очень конструктивной.
Консультация в ситуации «тупика». Консультации как техники в семейной психотерапии сегодня редко используются.
(Под словом консультант К. Витакер имеет в виду супервизора. В отличие от К. Витакера мы считаем супереизию семейной психотерапии необходимым условием ее успешности. Разумеется, по экономическим соображениям услугами супервизоров могут воспользоваться очень немногие психотерапевты России.)
«По всей вероятности, если психотерапия семьи зашла в тупик, то в добавление к используемому набору вмешательств полезно и постороннее вмешательство, и тут ценной оказывается консультация. Консультант должен быть близким другом или уважаемым коллегой. Возможно, психотерапевт и семья расскажут ему всю историю и объяснят, почему положение кажется им настолько плохим, или же продемонстрируют ему видео или аудиозапись сразу после сессии. Важно, чтобы психотерапевты, на любой стадии оказавшись в тупике, взяли на себя ответственность и признались в неудаче перед семьей и (если этого недостаточно) перед лицом уважаемого ими коллеги, который со своего места может их критиковать или даже упрекать и таким образом усиливать связь психотерапевтов с семьей. Консультант похож на мачеху – он „захватчик“, имеющий достаточно много родительской силы, чтобы представлять реальную эмоциональную угрозу. Разрешение тупиковой ситуации происходит отчасти вследствие открытого признания неудачи. Иногда я называю это „тактикой беспомощности“. Я говорю пациентам: „Я продвинулся настолько далеко, насколько мог. Я боюсь, что вы ускользаете от моего влияния, и если это произойдет, я смогу сделать не больше, чем делаете вы, принося сюда свои прежние неэффективные воздействия“.
Фаза III. Завершение психотерапииПо мере того как психотерапия продвигается в направлении устойчивых изменений (формируется семейное сообщество, подгруппы мобилизуются и треугольники приобретают достаточную гибкость), чтобы быть не слишком болезненными, медиаторы оставляют свою роль спасителей и вся семья становится довольно гибкой динамичной группой.
По сути, семья становится психотерапевтическим союзом. Час интервью – это время для их работы друг с другом, а у психотерапевтов возникает все усиливающееся чувство, что они «готовы ускакать».
Действительно, иногда на протяжении целого интервью никто ни разу не заметит психотерапевтов. Они – в стороне, и семья начинает уходить из комфортных объятий союза с психотерапевтом. Если кто-нибудь в семье способен стать достаточно уверенным в себе и спокойным, всем помогающим, чтобы его нельзя было вынудить делать что-либо во вред себе или семье или вовлечь во что-либо без необходимости, завершение проходит легко.