Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности
Шрифт:
А.Н.Леонтьевым (1977) как задача осознания тех мотивов, которые сообщают смысл тем или иным объектам, явлениям и действиям. Такое понимание, однако, тоже нуждается в расширении, поскольку, в соответствии с изложенным выше представлением о смыслообразовании, мы вправе задаться вопросом о смысле мотива в контексте потребностей и ценностей, о смысле потребности в контексте всей жизни человека и даже о смысле жизни – в контексте жизнедеятельности человечества в целом (см. также Братусь, 1985). В наиболее общем виде задача на смысл есть задача определения места объекта или явления в жизнедеятельности субъекта. Она может ставиться по отношению к собственному действию (ради чего я это сделал или делаю или собираюсь делать; какие мотивы за ним стоят, какие потребности или ценности находят реализацию в этом действии и к каким следствиям оно приведет), а также по отношению к объектам, явлениям или событиям действительности (какое место они занимают в моей жизни, в моем жизненном мире, для каких аспектов моей жизни они небезразличны, как могут повлиять на нее, какие иметь последствия).
О ставшей задаче человеку сигнализируют «безотчетные, то есть субъективно беспричинные» эмоции,
Решение задачи на смысл, то есть более полное, по сравнению с исходной ситуацией, осознание смысловых связей определенного объекта, явления или действия с жизнедеятельностью субъекта в целом (и, далее, с жизнедеятельностью социума и человечества) приводит к изменениям, которые по отношению к исходному смыслу выступают как его вербализация, а по отношению к предметному содержанию – как расширение контекста его осмысления. Вербализация смысла, то есть его воплощение в значениях, переводит его на новый уровень функционирования. Во-первых, он получает некоторое причинное объяснение (Вилюнас, 1976, с. 93). Во-вторых, он становится ограничен определенными рамками, сужается его объем (Тихомиров, 1969, с. 198). В-третьих, приобретая семантическую определенность, «семантизируясь», смыслы теряют пластичность, свободу взаимодействия между собой: «то, что зафиксировано в развернутой речи, приобретает стабильность, утрачивает смутные, зыбкие очертания субъективного переживания, становится надындивидуальным социальным фактором, орудием общения, “именем” объекта и потому феноменом, ясно осознаваемым. Но за все эти привилегии надо платить. А плата заключается в ущербе, который этими преимуществами наносится способности к легкому установлению новых связей оречевленного смысла с другими смыслами. Сколько приобретается в результате вербализации смысла в его логической завершенности, столько утрачивается, по-видимому, в его потенциях к дальнейшему развитию» ( Бассин, 1978, с. 741). Это изменение отражает переход законов взаимодействия смыслов от вневременной и нечувствительной к противоречиям (Асмолов, 1996) логики бессознательного к подчинению их более жесткой логике сознания.
Расширение контекста осмысления объектов, явлений и действий характеризует процесс осознания смысловых связей с несколько иной стороны. Каждый знает по своему опыту, что непосредственная оценка жизненного смысла объектов, явлений и действий может впоследствии, по размышлении, оказаться поверхностной и неадекватной. Оценив какое-либо событие как благоприятное с точки зрения сиюминутных нужд, я могу впоследствии осознать его негативный смысл в контексте стратегических жизненных целей и ценностей, в более далекой временной перспективе. Возможно и обратное – примеры можно позаимствовать из логотерапевтической практики В. Франкл а (1990). Франкл характеризовал совесть как орган смысла, позволяющий в любой ситуации уловить истинный смысл (Frankl, 1975). Поэтому можно сказать, что задача на смысл (применительно к поступкам) – это задача на совесть, а отказ от осмысления, от решения задачи на смысл – это отказ от совести. Ведь ссылка на давление обстоятельств или на подчинение приказу как обоснование неблаговидного поступка есть не что иное как уход от задачи на смысл – в противном случае сохранение самоуважения и душевного равновесия было бы вряд ли возможно. Во всех случаях для осознания истинного смысла через расширение контекста осмысления требуется определенная интеллектуальная работа, которая не под силу человеку, живущему исключительно сиюминутными нуждами и интересами, и не задумывающемуся над стратегической жизненной перспективой. Ярким примером этого служат больные хроническим алкоголизмом (см. Леонтьев, Бузин, 1992) и несовершеннолетние правонарушители (Васильева, 1995; 1997).
Расширение контекста осмысления факта действительности может осуществляться не только с помощью осознания всей протяженности смысловых связей от частного к целому, но и с помощью подключения новых смысловых контекстов. Событие, оцениваемое как неблагоприятное, можно переосмыслить, найдя для него другой смысловой контекст, в котором оно будет выступать как благоприятное. Например, ненастная погода перечеркнула план загородной поездки – плохо, но тем самым освободилось время доделать накопившиеся дела, стряхнуть их с себя – хорошо. По сути, здесь речь идет об известном механизме рационализации, с одним лишь уточнением, что рационализация в ее классическом понимании (см. Соколова, 1980) направлена всегда на оправдание свершенного действия или принятого решения либо на дискредитацию помех, пусть даже с помощью довольно искусственного притягивания подходящих контекстов. Расширение же контекста осмысления как механизм осознания смысла, о котором мы здесь говорим, направлен, напротив, на максимально полное осознание всех возможных контекстов, хотя влияние защитных механизмов, препятствующих осознанию тех или иных связей, игнорировать при этом нельзя.
Подводя черту под рассмотрением осознания смысловых связей как механизма трансформации смыслов, лишний раз подчеркнем, что даже максимально возможная полнота контекста осмысления не гарантирует его адекватность и безошибочность. Адекватность осмысления субъектом тех или иных сторон действительности проверяется только его практической деятельностью, практикой. Вместе с тем осознание смысловых регуляторов деятельности обеспечивает более высокий уровень овладения субъектом своей собственной деятельностью, контроля над ее протеканием. «Осознание, осмысление биографического, жизненного опыта личности может служить условием ее саморазвития, той базой, опираясь на которую человек ищет и раскрывает смыслы своей жизни» ( Каракозов, 1997, с. 258). Тем самым, деятельность зрелой личности приобретает перспективную стратегическую направленность, свободу от влияния соблазнов ситуации и сиюминутных импульсивных побуждений.
Итак, смыслообразование по определению порождается самим движением предметности; осознание смыслов осуществляется благодаря направленной рефлексии субъектом своих отношений с миром. И смыслообразование и осознание смыслов суть процессы развития смысловой структуры личности, однако они могут обеспечивать это развитие лишь до тех пор, пока противоречия, возникающие в объективной системе отношений субъекта с миром, не потребуют осуществления более или менее радикальной смысловой перестройки личности. Смыслообразование и смыслоосознание, создавая, как правило, предпосылки для подобной перестройки, не в состоянии ее реализовать, поскольку речь идет о необходимости преобразования не структур деятельности или психического отражения, а глубинных личностных структур. Подобные перестройки реализуются особого рода процессами, носящими принципиально неосознаваемый характер – процессами смыслостроительства (Василюк, 1984). Этот третий и последний рассматриваемый нами вид процессов смысловой динамики качественно отличен от обоих описанных выше. Процессы смыслостроительства опосредованы «особым движением сознания», его «особой внутренней деятельностью» по соизмерению, соподчинению и упорядочиванию отношений субъекта с миром, в том числе путем творческой перестройки прежних связей (Леонтьев А.Н., 1968, с. 33; Столин, 1983 а, с. 223; Василюк, 1984, с. 120). С внешней стороны подобные перестройки неоднократно описывались разными авторами (Леонтьев А.Н., 1968; 1977; Родионова, 1981; Зейгарник, Братусь, 1980 и многие другие), однако лишь в работе Ф.Е. Василюка (1984) дана развернутая концептуализация психологических механизмов такой перестройки.
Можно выделить три класса ситуаций, в которых мы отчетливо наблюдаем процессы смыслостроительства.
Критические перестройки. Первый из них – это критические ситуации жизни субъекта, характеризующиеся невозможностью реализации им внутренних необходимостей своей жизни (Василюк, 1984). Критические ситуации – стресс, фрустрация, конфликт и кризис – выражаются в нарушении смыслового соответствия сознания и бытия субъекта. Восстановить это соответствие невозможно ни путем предметно-практической деятельности, ни путем познавательной деятельности, осознания. «Подлинная проблема, стоящая перед ним, ее критический пункт состоят не в осознании смысла ситуации, не в выявлении скрытого, но имеющегося смысла, а в его создании, в смыслопорождении, смыслостроительстве» (Василюк, 1984, с. 24). Смыслостроительство осуществляется в особого рода внутренней деятельности – деятельности переживания, которая представляет собой внутреннюю работу, направленную на устранение смыслового рассогласования сознания и бытия, восстановление их соответствия, и обеспечивающую в конечном счете повышение осмысленности жизни (там же, с. 30).
Реально осуществляемая в подобных ситуациях деятельность переживания может приводить к различным эффектам в зависимости от психологических механизмов, на которых строится эта деятельность. Две принципиально различных стратегии описывает Э.И.Киршбаум (1986; Киршбаум, Еремеева, 1999), оперирующий понятием «эксквизитные ситуации». Это понятие содержательно близко понятию критической ситуации (Василюк, 1984), однако обобщает более широкий круг ситуаций (от проблемных до пограничных), по отношению к которым оно выступает как родовое. «Эксквизитные ситуации являются тем “перерывом постепенности” в регуляции личности, в котором находит свое отражение назревшее противоречие и который представляет возможность перестройки ранее сложившихся структур деятельности, общения, личностных свойств и выход на иное, более совершенное качество саморегуляции и взаимодействия с миром» ( Киршбаум , 1986, с. 6). Подобная перестройка, соответствующая модели «удачного» переживания по Ф.Е.Василюку (1984, с. 56–58), является, однако, лишь одной из возможных альтернатив разрешения эксквизитной ситуации. Вторая альтернатива заключается в восприятии конфликта как угрозы внутреннему благополучию и целостности; саморегуляция направляется всецело на снижение уровня эмоциональной напряженности и осуществляется на уровне психологической защиты (Киршбаум, 1986; Киршбаум, Еремеева, 1999). Переживание в этом случае выступает как «неудачное» ( Василюк, 1984, с. 56–58).
Чтобы соотнести эти две стратегии с целью деятельности переживания – восстановлением нарушенного смыслового соответствия между сознанием и бытием – необходимо прежде всего дифференцировать в этом контексте понятие бытия, различая реальные жизненные отношения субъекта и их превращенную форму – глубинные смысловые структуры личности. Смысловое рассогласование, о котором пишет Ф.Е.Василюк, точнее было бы охарактеризовать как рассогласование этих двух компонентов бытия, отражающееся в сознании. Перестройка реальных жизненных отношений с целью восстановления их соответствия утратившим адекватность субъективным представлениям о них – нереальная затея, поскольку жизнь не подвластна преобразующим усилиям одного человека, пусть даже располагающего большими возможностями. Реальное разрешение критической (или эксквизитной) ситуации возможно путем трансформации смысловых структур личности в соответствии с трансформировавшимися жизненными отношениями.