Психология социального отчуждения

В определенном смысле вся история человечества, если на нее смотреть через призму личностного развития, представляется как процесс постепенного овладения человеком навыков социального отчуждения. Как заметил А. Герцен, абсолютное отождествление с социальной средой (как это принято говорить в наши дни) возможно лишь при полном отсутствии ума. «Счастлив мира обитатель только личностью своей» – цитирует К. Юнг стихотворение Гете в своей книге «О становлении личности». Скорее всего, это некое специфическое качество «homo sociabilis», отсутствующее у иных живых существ, живущих в социуме (стаде, колонии, стае). Но его не должно быть слишком много, ибо «потеряв

свое место в замкнутом мире, человек перестает находить ответ на вопрос о смысле жизни, в результате чего он начинает испытывать сомнения в себе самом» (по Э. Фромму). То, что А. В. Луначарский называл «стадным инстинктом – по большому счету основой любой морали», должно быть противовесом от излишнего индивидуализма (добровольного или навязанного). Их баланс и называется «гармоничным личностным развитием». В отличие от «девиантного», когда человека отчуждают вопреки его стремлению к отождествлению. Особенно в детстве.

У каждого из нас (взрослых) из-за не очень качественного воспитания остаются недоразвиты кое-какие социальные потребности. Такова реальность. Мы более или менее удачно компенсируем свои комплексы, вынесенные из детства, или хотя бы прикрываем их социальными навыками, работая над собой в течение жизни. Кому как удается. Но у некоторых утраты были слишком велики, и стремления, побуждающие двигаться в ногу с обществом и соответствовать экспектациям культуры, атрофируются слишком рано. Оставаясь на обочине жизни, повзрослевшие люди «маргинальной ориентации» без зависти и сожаления смотрят на ускользающие от них социальные перспективы. Они становятся балластом, заботой общества, когда то, в свою очередь, считает себя ответственным за социальную справедливость.

В разные времена проблема социального устройства «неприспособленных» решалась в соответствии с возможностями государства и его установками. Так в нашем отечестве до революции забота о них возлагалась на общину, у которой государство забирало в армию лишь «пьянь негодящую» на четверть века муштры и казармы с последующей заботой об «инвалидах». Семья была своеобразным острогом для женщин вне зависимости от надежности их социальных возможностей (которые никто и не брал в расчет). При советской власти уголовная ответственность за тунеядство и бродяжничество оберегала общество от необходимости приноравливаться к людям, не желающим «сливаться с обществом, семьей и государством». Теперь мы примеряем европейскую (персоноцентрическую) модель общественного устройства, где бесцеремонное обращение с индивидуальностью не принято. Там пресловутая «свобода умирать под забором» доминирует над «социальной целесообразностью», а гуманизм («богатый делится с бедным по совести») принадлежит не столько государству, сколько обществу. В какой мере у нас привьются эти установки пока сказать трудно, но мысль уже работает. Нынче нас интересует не столько сам факт (безработный, бродяга, нищий), сколько его психология – мировоззрение этих людей, их самочувствие, мотивация поведения. И здесь, когда речь идет не о справедливости на уровне куска хлеба («каждый имеет долю в источниках пропитания при условии его участия в общественно полезном труде»), а более тонких материях, таких как ценностные ориентации, социальные позиции, личностные установки, без психологии обойтись невозможно. Мы должны ясно понимать и честно признавать, что общество и государство не в состоянии обеспечить каждому:

адаптацию как готовность принимать и выполнять требования среды как личностно значимые смыслы (Ю. Клейберг);

идентификацию как готовность включиться в уклад жизни с присущими для нее ценностями (В. Петровский);

институализацию как принятие идеалов, на которых строятся правовые институты, в качестве внутренних регуляторов поведения (М. Мид).

И оставить для некоторых, кому это не по силам, возможность не гнаться за официальным статусом, а отступить в мир воображения, во всяком случае, тогда, когда этот мир не враждебен обществу. Ведь известная деперсонализация (по Т. Шибутани) гораздо лучше насильственного приобщения к неприветствующей среде, так как способна примирить человека со многими житейскими неудачами. Придать его basic needs (самосохранения, принадлежности, самоуважения) иной вектор growth во избежание (по А. Маслоу) обостренной перцепции, переоценки себя, повышенной спонтанности, сосредоточенности, сопротивления «окультуриванию», идентификации себя с отрицательными героями и т. п.

Другими словами, обратить отчуждение на пользу человеку, чтобы, не обещая лишнего, окрасить привычный уклад жизни иными тонами, а в ландшафте обыденной жизни изменить, казалось бы, закосневшие пропорции. Легко ли это сделать, вопрос другого сорта.

Мы постарались в самой упрощенной форме (в чем-то даже примитивно) схематизировать маршруты, уводящие человека от общественных интересов, начиная с детского возраста. Естественно, в каждой судьбе предложенные схемы обрастают множеством деталей, тонкостей, нюансов, обид и огорчений, так что поначалу кажется, что именно они и есть главная причина социальной неприспособленности. И хочется оказать помощь и поддержку здесь, сейчас и по конкретному поводу. На какое-то время пресловутый «реальный гуманизм» действительно облегчает ситуацию. Но, как правило, ненадолго. Проблемы девиантного развития личности при этом никуда не деваются. Они остаются, чтобы вызвать эксцессы в другом месте по иному поводу (в медицине есть правило «если гной появился, выпусти его», пока он внутри, наружные процедуры бесполезны). Отчуждение нужно преодолевать в его основе. И если его причины и механизмы удается вытащить на поверхность самосознания, с остальным личность справится без посторонней помощи.

Если такая задача нам не по силам, а собственного стремления покинуть обочину жизни у человека нет, будучи обязанными работать с ним по своему профессиональному или общественному долгу, мы обязаны ясно видеть границы допустимого вмешательства. Право на существование имеют не враждебные социально и общественно бесполезные люди, уж коли у них есть источники пропитания. Их нужно ограждать от стихийной агрессивности среды.

А она – реальная сила. Перестройка в нашем обществе началась, как известно, с того, что государство, почувствовав прелесть безответственности, сбросило на плечи общества заботы о социально неприспособленных людях (чем мы хуже европейцев!), и клич «убей бомжа» звучал особенно отчетливо среди так называемых неконкурентоспособных подростков, с их «массовым исходом на улицу» из школы, потерявшей к ним какой-либо интерес. Советский строй не подготовил людей к терпимости относительно слабостей другого человека, это факт и никто его не оспаривает, но годы идут, а ситуация не меняется. Должно быть, дело не только в большевиках и марксизме (как они его понимали). Скорее всего, корни нашего равнодушия к общественно бесполезным людям уходят дальше в глубину ментальности национального характера. Так что, примеряя модель общественного устройства, где социальная поддержка опирается на толерантность, гуманизм, синергизм и т. п. народных масс, нам следует составить мнение, в какой мере она годится для нашей почвы. С этого мы и хотим начать книгу.

Начать сравнение российской культурной традиции в отношении личности с европейской, по-видимому, следует с момента (периода, эпохи), когда мы не сильно отличались друг от друга. То есть, с общинной организации уклада жизни, который, как известно, формирует и определяет социальная среда с присущими для нее закономерностями взаимодействия человека с обществом и государством.

Согласно историческим канонам прообразом такого строя следует считать Древнюю Иудею, где «бедные и слабые имели свою долю в источниках пропитания, находящихся во временном пользовании отдельных лиц, но единственным собственником которых был Иегова. Равенство состояний удерживалось как норма, раз и навсегда установленной божественной властью. Отношение к труду и высокая его оценка исключали появление социальных недугов» [1] . В дальнейшем общественные отношения усложнялись, но стержень оставался неизменным – власть среды, которой свойственно:

ориентация на лидера;

самооценка и общественный статус определяется дистанцией от лидера;

аффилиативная идентификация членов группы с лидером [2] ;

социальная поддержка своих из жалости и сострадания;

общественный способ потребления;

враждебность к чужакам («ненависть варвара к чужеземцу»);

изгнание как способ наказания.

По мере общественного развития «низовая» община оставалась самоуправляемой единицей, при посредстве которой государство строило свои отношения с народом, разверстывая на нее налоги и повинности и не вмешиваясь в ее внутреннюю жизнь. Правящий слой («аристокрация», как его называл А. С. Пушкин) оставался той же общиной, но уровнем выше.

В качестве инструментов (институтов) власти при этом используются:

а) казна с централизованным (редустрибтивным) способом распределения ресурсов; б) трудовая повинность (барщина); в) наследственная передача властных полномочий.